Одиночный полёт
Шрифт:
Он шагал по невысокому березняку. Он был среднего роста, грузный, рыжеватый, с плоским красным лицом и редко мигающими зелеными глазами. Левую щеку его от глаза до мочки уха пересекал безобразный шрам - памятка первого дня войны, когда он поднимал свою эскадрилью, из образовавшегося на аэродроме крошева. Тогда он еще был истребителем.
– Василь Николаевич!
– окликнули его. Капитан замедлил шаг, потом повернулся и поднял глаза. Его догоняла маленькая белокурая женщина в гимнастерке и юбке защитного цвета.
– Что же вы это не
– спросила она с упреком, подойдя ближе. Совсем нас забыли? Он покачал головой.
– Не в этом дело. Просто...
– Просто... что?
Добруш хотел зайти, но потом передумал. Он знал, что она была бы рада. Она всегда радовалась его приходу и всегда пугалась. Как будто между ними должно было произойти что-то такое, чего уже нельзя поправить. Ее звали Анной. Она работала телефонисткой в штабе.
Иногда ому с ней было хорошо, особенно после возвращения из полета, пока он был полон гулом и грохотом, пока все вокруг качалось и подпрыгивало и он медленно приходил в себя после той свистопляски, из которой только что вырвался.
Но чаще было плохо. Он всегда мучительно переживал неопределенность. Даже в полетах для пего хуже всего было не тогда, когда начинали вспухать дымки зенитных разрывов и по воздуху хлестали, словно плети, пулеметные трассы, а пока небо было мирным и спокойным. Пока все спокойно, никогда не можешь знать, откуда тебя ударят.
В отношениях с этой женщиной все было неопределенно.
Прояви он чуть больше настойчивости, обоим стало бы легче. Наверно, она сопротивлялась бы и после упрекала его. Но у нее было бы утешение, что ей ничего не пришлось решать самой, а он покончил бы со своим прошлым.
Он понимал это. Но все было не так просто. И его прошлое. И ее - которого он не знал, но всегда чувствовал в том напряжении, которое заставляло со деревенеть, как только он приближался. Нет, не стоило ворошить все это.
– Почему вы молчите?
– спросила она. В ее голосе прозвучала обида.
– Я был занят, - сказал он. Она подумала; "Нет". Потом спросила:
– Зачем вас вызывали? Вам лететь? Ему не хотелось говорить правду, но не хотелось и лгать.
– Нет. То есть да. Пустяки.
– Когда?
– Вечером.
– Вечером...- сказала она.
– Вон что... Она вдруг прикусила нижнюю губу и ударила друг о дружку сжатыми кулачками.
– Кенигсберг. Так?
– Да, - неохотно сказал капитан.
– Откуда вы знаете? Она не ответила.
– Я только не знала, что это вы. Ох!..
– Что такое с вами?
– спросил напитан, взглянув на нее с беспокойством. Вам нехорошо?
– Но почему - вы? Капитан передернул плечами.
– Кому-то все равно надо, правда? Почему же не мне?
– Потому... потому... А разве вам самому хочется лететь?
– Не знаю. Задание мне не нравится, - признался оп неожиданно.
– Но ничего не поделаешь. Да и... послушайте, почему вы никогда не одеваетесь как следует?
– спросил он с досадой, заметив, что она
– Да, - проговорила она уныло.
– Ничего не поделаешь... Господи, как бы я не хотела, чтобы вы улетали именно сегодня! Нельзя разве отложить?
– Обычно таких вещей не делают, - пояснил капитан терпеливо.
– Да и с какой стати? Ведь это моя работа.
– Да, с какой стати...
– повторила она.
– У меня сегодня день рождения. Я хотела... я думала... Капитан склонил голову.
– Поздравляю вас.
– Спасибо. Я...
– Сколько вам?
– Двадцать шесть.
– Вы очень молоды, - сказал капитан. Он вздохнул.
– А я вот уже совсем старик.
– Это не имеет значения, - возразила она.
– Очень даже имеет, - невесело усмехнулся капитан. Он подумал, что это имеет даже слишком большое значение, особенно когда к сорока годам выясняется, что ты остался ни с чем, но ничего не сказал. Это касалось только его одного.
– Ничего вы не понимаете!
– воскликнула она, и капитан с удивлением увидел на ее глазах слезы.
– Ничего! Почему вы меня ни разу не поцеловали? Капитан смешался.
Похлопав руками по карманам, он вытащил трубку, повертел ее в руках и сунул обратно. Потом поднял глаза.
– Серьезный вопрос, - проговорил он наконец.
– Так сразу даже и не ответишь. Он взял ее за плечи и склонился.
– А теперь идите. И одевайтесь впредь как следует, - сказал он сердито.
"Черт те что! Хотел бы я знать, кто из нас больший дурак", - подумал он.
– И перестаньте, пожалуйста, реветь. Совсем это вам ни к чему.
– Хорошо, - сказала она.
– Ox!
– вырвалось у нее вдруг.
– В жизни себе не прощу, если с вами что-нибудь случится... Вы... вы... вернетесь?
– Постараюсь, - буркнул капитан.
– Идите, идите. Он повернул ее за плечи и подтолкнул на тропинку. Она сделала несколько шагов, потом остановилась и долго глядела вслед, пока капитан не скрылся за деревьями.
2
– Стрелок, как самолет?
– спрашивает летчик.
– Отстал, командир. Огней почти не видно.
– Больше ничего подозрительного нет?
– Ничего, командир.
– А у вас, штурман?
– Все в порядке, командир. Через двадцать две минуты - цель.
– Стрелок, вы слышали? Кенигсберг - через двадцать две минуты.
...Он спустился в землянку. После гибели своего прежнего экипажа он жил здесь один.
– Черт те что!
– проворчал он с раздражением. Хорошенькая история, ничего не скажешь.
Он прошелся из угла в угол. Здесь было полусумрачно. Возле единственного небольшого окошка стоял грубо сколоченный из сосновых досок стол и рядом две табуретки, Напротив - пары с постелью, застланной байковым одеялом. Из-под пар выглядывал побитый угол чемодана. Возле двери стояла железная печка, вернее, приспособленная под печку бочка из-под бензина.