Одинокая леди
Шрифт:
— И все же я не понимаю, что я могу сделать, — упрямо повторил детектив.
— Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.
Милстейн не ответил.
— От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву под ногами, надежную базу, на которой она могла бы начать заново строить себя, прежнюю.
— Но это безумие!
— Не такое уж безумие. Между вами, вероятно, возникли какие-то особые связи. Она написала вам. И вы приехали. Хотя, согласитесь, вы вовсе не обязаны были делать этого. Вы могли бы просто послать письмо или вообще ничего не делать. Сейчас
— Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен взять на себя ответственность. — Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:
— Или мы оба.
Глава 24
Милстейн вернулся после четырехчасового дежурства. Остановился в крохотной
прихожей, прислушиваясь к знакомому стуку пишущей машинки, но ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь — она читала книгу — и спросил:
— А где Джери-Ли?
— У своего психоаналитика.
Он с недоумением уставился на нее, словно чего-то испугавшись или предчувствуя.
— Разве ее дни не вторник и четверг?
— Сегодня у них какая-то особая встреча.
— У нее что-то не так? — спросил Милстейн с тревогой.
— Нет, папа. Что-то как раз так! Ей пришло известие от агента из Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман. Он нашел издателя, который заинтересовался книгой. Агент пишет, что издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк и переговорить с ними о книге и обещает оплатить проезд.
Милстейн хмыкнул.
— Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй, лучше будет, если я сам выпишу чек. Как его зовут?
— Пол Гитлин, папа, — рассмеялась дочь. — И перестань, ради Бога!
Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.
— И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы не можем забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.
— А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло и месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем и писать, и даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных киносценария, из которых один уже куплен «Юниверсалом». И теперь она практически закончила работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа, ты обязан отдать ей должное.
— Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не хотел" бы, чтобы она так расходовала себя.
— Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа на ту женщину, что приехала .к нам. Это прекрасная — как внешне, так и внутренне — очаровательная, талантливая женщина!
— Она тебе действительно нравится?
Дочь кивнула.
— Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе человеку, да еще с такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.
— Должна признаться, что на первых порах я ревновала. Но потом поняла, как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое. И ей особенно
— Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.
— Сейчас приготовлю и принесу.
Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.
— Это помогает, — сказала ояа многозначительно.
— Угу.
— День был трудным?
— Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он устраивается в своем любимом кресле.
— Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь, папа? — спросила она осторожно.
Он молча кивнул.
— Ты сделал то, что и собирался сделать — вернул ей ее самое. Теперь она обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать дитя, когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без посторонней помощи. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, папа. Тем более, что когда-нибудь и я захочу полететь.
— Я знаю, — сказал он, в голас его предательски дрогнул.
— Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.
— Думаю, что да.
— Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит тебя, но только совсем по-другому.
— Знаю.
— Прости, папа, — в уголках ее глаз появились слезы. — Не уверена, поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что ты должен понять.
Джери-Ли совсем не такая, как.все мы. Она особенная и стоит как бы особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим мы. Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит она то, что внутри нее самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится вне нас, в другом человеке... Я говорю путано, но я чувствую это, — она опустилась перед ним на колени.
Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.
— Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? — прошептал он.
— Нет, папа, это не потому что я умная. Наверно, я знаю это просто потому, что я женщина.
Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на окнах и утепляло своим светом красные, желтые и коричневые тона, в которые были выкрашены стены кабинета.
В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две женщины. У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.
На подлокотнике кресла, в котором сидела врач-психоаналитик, было устроено приспособление для письма, напоминающее такие же на ученических скамьях.
— Волнуетесь? — спросила доктор Мартинец.
— Да. Очень. Но также и боюсь.
Доктор промолчала.
— Последний раз, когда я ездила на Восточное побережье, я чуть не сорвалась, — пояснила Джери-Ли.
— Тогда были другие обстоятельства.
— Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась ли, стала ли другой по сравнению с тем, какой была в тот раз?