Одинокая леди
Шрифт:
— Он был один в машине?
— Да, Вероника. Он высадил Энн у двери ее дома за пятнадцать минут до этого. Она сказала, что просила его зайти в дом и выпить кофе, но он ответил, что хочет поскорее пригнать машину Джери-Ли домой, чтобы та не волновалась.
Мать кивнула, не сказав ни слова.
— Энн сказала, что они собирались пожениться до того, как он уедет в учебный лагерь воздушных сил, — добавил шеф. — Вы не знаете, может быть, она беременна?
Мать уставилась на него, по-прежнему не говоря ни
Ответил отец:
— Нам он ничего не говорил.
— Она сказала, что он собирался сообщить вам этим утром, — сказал шеф.
— Вы с ней разговаривали? — спросил отец. Шеф кивнул.
— Сообщение о несчастном случае прозвучало по Джефферсоновскому радио в час o ночи, она сразу же позвонила мне, и я с ней разговаривал.
Она в ужасном состоянии.
— Бедная девочка, — сказала я. — Но может ли быть, что...
— Лично я, — сказала мать ледяным голосом, — лично я почти рада, что мой сын теперь недосягаем для этой девчонки!
Я почувствовала, как мое сердце стремительно разбухает и что оно вот-вот задушит меня.
И тут я внезапно осознала то, что никогда раньше мне не приходило в голову — я не видела мать плачущей. Никогда.
Ее глаза оставались сухими и сейчас. И я не сумела удержаться и не воскликнуть:
— Неужели ты не умеешь плакать, мать? Она бесстрастно посмотрела на меня и обратилась к отцу:
— Нам необходимо сделать указания относительно похорон, Джон.
Я не выдержала. Я встала — нет, втиснулась между ними и посмотрела ей прямо в глаза. По моим щекам катились слезы.
— Бобби умер, мама! Твой единственный сын мерта Неужели у тебя нет ни слезинки для него? Голос матери звучал холодно и ровно:
— У тебя нет никакого права говорить подобным образом, Джери-Ли. В том, что произошло, твоя вина. Ты не должна была давать ему машину.
Дальше сдерживаться я не могла. Повернулась и сбежала по лестнице в холл приемного покоя и оттуда на улицу.
На востоке затеплилось небо в предвкушении восхода, Предутренний воздух был холоден и колюч. У меня начался озноб, но думаю, не от прохлады. Я достала из сумочки пачку сигарет, хотела вынуть зажигалку, но в это время ощутила на своем плече тяжелую мужскую руку, а буквально под носом возникла зажженная спичка — это был шеф полиции Роберте.
— Я вам сочувствую, Джери-Ли, — сказал он, и я безошибочно различила в его голосе
искреннюю симпатию и заботу.
— Спасибо, я знаю...
— Я бы не хотел тревожить вас такими вопросами именно сейчас, но что делать — кое-что надо выяснить.
— Я понимаю. Спрашивайте, шеф.
— Машина зарегистрирована и застрахована на ваше имя?
— Да.
— Вам необходимо уведомить.страховую компанию. Я приказал оттащить обломки машины в гараж, что на Главной улице.
Я уставилась на него.
— Я сказал обломки, потому что она
Отремонтировать невозможно. Я молча смотрела на него.
— Я могу зайти к вам домой попозже, — продолжил он, помявшись. — Вам не придется приезжать в участок, вы просто подпишете сообщение об аварии дома.
— Спасибо.
Он потоптался и пошел прочь.
— Шеф Роберте! — наконец нашла я в себе силы продолжить разговор.
— Да?
— Эта девушка... ее зовут Энн? Он кивнул.
— Бели вам нетрудно, скажите, чтобы она позвонила мне. Может быть, я смогу что-нибудь сделать для нее, как-то помочь.
— Конечно, я передам, Джери-Ли, — сказал он. — Я знаю ее столько же лет, сколько и вас, Джери-Ли. С тех пор, как она стала ходить. Она правильная, хорошая девочка.
— Она и не могла быть иной, если мой брат любил ее. Он опять кивнул, потом посмотрел на небо.
— День собирается быть ясным.
Я долго смотрела, как он тяжело уходил, полный, грузный, в своей смешной по-детски голубой форме.
Да, он был прав, подумала я, взглянув на небо. День обещает быть ясным. В небе не было ни облачка.
Похороны состоялись во вторник. Уолтер прислал из Лондона цветы, Гай приехал и пожал мне руку, задержав ее в своей.
Когда мы вернулись домой после похорон, мать поднялась наверх в свою комнату и заперла дверь.
— Пожалуй, я пойду складывать вещи, — сказала я отцу. — Гай обещал подбросить меня в город.
— Да, наверное, так будет лучше, — вздохнул он, Как он осунулся, как устал за несколько дней. Он тоже очень любил Бобби. И я сказала:
— Если ты хочешь, чтобы я осталась, па, я останусь.
— Езжай. Мы справимся. Наверное, самое правильное — уехать.
— Но с тобой все будет в порядке? — спросила я, вкладывая в эти слова особое значение.
Он понял меня и ответил на этот раз почти твердо:
— Я справлюсь. — Поколебавшись, он добавил:
— Не сердись на мать.
Она пережила страшные дни.
— Я не сержусь, — уточнила я. — Я просто ее не понимаю.
— А если так, то постарайся быть милосердной.
Снисходительной. Не отталкивай ее, не воздвигай между вами барьера — ты все, что у нее теперь осталось.
— Но я не могу пробиться к ней, к ее сердцу, папа! — воскликнула я.
— Ты же знаешь, сколько раз я пыталась. Но что я могу сделать, если мы с ней совершенно по-разному чувствуем и думаем практически обо всем.
— И все равно, не прекращай попыток, — сказал он. — В этом и заключается истинная любовь. Я подошла к нему и обняла, прижалась щекой.
— Ты никогда не прекращаешь попыток, па... Да? Ты ее очень любишь, па.
— Очень. При том, что ясно вижу все ее недостатки. Но они для меня ни в счет. Потому что я так же ясно вижу и все то хорошее, что есть в ней.