Одинокая леди
Шрифт:
Сила и смелость, например, понадобившиеся ей для того, чтобы вырастить вас двоих после гибели мужа, вашего отца. Или — ты знаешь, что она ответила мне, когда я сделал ей предложение? Что не выйдет за меня, если вы не одобрите ее замужество. Наконец, ты же знаешь, что она не сделает ничего, что могло бы причинить тебе боль.
— Вот этого я не знала.
— Твои тетя и дядя предложили взять тебя, чтобы облегчить ей жизнь, когда она осталась одна, и еще чтобы она смогла бы создать для себя новую жизнь, новую семью. Она отказалась. Она сказала, что вы ее дети,
Я поцеловала его в щеку. Он был таким хорошим, таким любимым и таким наивным.
Но он ее любил.
Он сам так сказал. Поэтому — как я могла надеяться, что он поймет: все те изумительные, замечательные слова, что она сказала, все те изумительно правильные вещи, что она сделала, все это не потому, что она любила, а потому, что считала — именно так следует поступать? Я поцеловала его в щеку снова и шепнула:
— Я постараюсь запомнить все, что ты сказал мне, па.
Зазвонил телефон. Он снял трубку и, послушав, протянул мне.
— Тебя.
Я взяла трубку и сказала отцу:
— Предложи Гаю что-нибудь выпить. У меня такое ощущение, что он умирает от жажды.
Из соседней комнаты показалась голова Гая.
— Я в полном порядке, — сказал он.
— А я чувствую, что мне не помешает глоток доброго вески, — сказал мой отец и вышел в соседнюю комнату, к Гаю, закрыв за собой дверь.
— Алло! — наконец сказала я в трубку. Голос в ней был усталым, тихим, вялым.
— Говорит Энн Лэрен. Шеф Роберте передал мне, что вы бы хотели... что вы ему сказали... Я звоню, чтобы поблагодарить вас.
— Я действительно хочу вам помочь, если это в моих силах. Если я что-то могу сделать для вас...
— Нет, — сказала она торопливо, — нет, ничего... — Она умолкла на мгновение, не решаясь продолжать, но потом все же спросила:
— Все было как надо? Мои цветы — вы получили их?
— Да, получили. Чудесные цветы... Я вспомнила огромный венок из черных роз с маленькой карточкой.
— Я хотела поехать, но врач не разрешил мне встать.
— Вы поправляетесь?
— Я уже прилично себя чувствую... Энн умолкла, и я почувствовала, что она не уверена, стоит ли ей говорить или нет. Но она решилась:
— Вы знаете, что я потеряла ребенка? Я поняла, что она плачет.
— Да, ужасно! Я так сочувствую вам!
— Думаю, что все к лучшему, — сказала Энн. — Во. всяком случае, все мне так говорят.
— Может быть, оно и так, — сказала я. Она перестала плакать. Видимо, она взяла себя в руки и теперь контролирует свой голос:
— Простите, Джери-Ли, я знаю, что вы тоже ужасно переживаете и вам хватает своего горя. Я не хотела бы увеличивать его, я только хотела поблагодарить вас за внимание.
— Энн! — вырвалось у меня. — Когда вы поправитесь окончательно, позвоните мне и приезжайте в город — я бы очень хотела посидеть с вами за ленчем, поговорить.
— Я была бы рада. Я обязательно позвоню. Когда я
— С кем это ты разговаривала? — спросила она.
— С Энн.
Она поджала губы и спросила:
— Ты поблагодарила ее за цветы?
— Я думала, что это уже сделала ты.
— Если она его так любила, как говорит, почему она не пришла на похороны?
— Почему ты ее об этом не спросила сама? Мать, наконец, посмотрела мне в глаза.
— Я звонила ей. Но она не захотела разговаривать со мной. Видимо, ей было слишком стыдно за то, что она сделала.
— Мать, ты ошибаешься. Причина совершенно в ином.
— Тогда скажи мне, в чем она заключается.
— Она слишком плохо себя чувствовала. Она потеряла ребенка.
Лицо матери внезапно побелело, она зашаталась. Я протянула руку, чтобы поддержать ее.
— Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, Джери-Ли, — проговорила она.
Я ничего не сказала, только смотрела, как нормальный цвет лица постепенно возвращается и щеки матери чуть-чуть начинают розоветь. Моя мать — очень сильная женщина. Очень!
— Теперь ты действительно ушел от нас, — сказала она.
Мы долго смотрели друг на друга, потом она сделала неуверенный шаг навстречу мне и моей протянутой руке. Я раскрыла объятия, и мы обнялись.
Она прижалась ко мне так, как будто она была ребенком, и, наконец, к ней пришли слезы.
Глава 6
Была среда, день, когда шли утренники, и ресторан Сарди был уже переполнен дамами из пригородов.
В баре тоже было полным-полно, но тут в основном сидели и стояли завсегдатаи. Я вошла, поздоровалась с некоторыми знакомыми и увидела, что ко мне спешит метрдотель. Он поклонился:
— Миссис Торнтон, рад снова приветствовать вас в нашем ресторане! — и улыбнулся, — Мистер Фэннон ожидает вас.
Я последовала за ним к столику, который всегда занимал Фэннон. Он стоял у самой стены, отделяющей ресторан от Малого бара — очень удобное командное место в зале. Все входящие или выходящие так или иначе оказывались в поле зрения тех, кто сидел за этим столиком. Говорили, что Фэннон за последние пятнадцать лет не пропустил ни одного ленча, за исключением тех дней, которые он провел в больнице, да и то они отправляли ему туда его обычные заказы.
Он сидел на банкетке. Когда я приблизилась, он сделал попытку встать, но его могучий живот не позволил: вдавившись в край стола, он вынудил мистера Фэннона застыть в нелепой позе. Как только я села рядом с ним, он рухнул на банкетку, с облегчением вздохнул и поцеловал меня в щеку.
— Вы прелестно выглядите, моя дорогая, — сказал он своим резким голосом.
— Благодарю вас, мистер Фэннон.
— Адольф, моя дорогая, — сказал он все тем же голосом. — Зовите меня Адольф, ведь мы старые друзья. Я согласно кивнула — мы, действительно, были знакомы почти два года. Для Бродвея срок весьма значительный, даже если говорить о дружбе. И я ответила: