Одинокий прохожий

Раевский Георгий

Мы целый день закидывали сети: Лишь ракушки да тина, — ничего. Но Ты сказал: «Закиньте!» — и как дети Послушались мы слова Твоего. С трудом из вод глубоких извлекли мы Великий Твой и трепетный улов. В тумане синем и неуловимом Уж не видать

окрестных берегов. Лишь эта обличающая груда, Покорная велениям Твоим… И мы, свидетели прямого чуда, Как громом пораженные стоим. Всё замерло среди земного круга: Не шелохнутся воды, ветер стих, Лишь рыбы бьются сильно и упруго По доскам дна, у самых ног Твоих.

Даже в простых образах повседневной жизни Раевский прозревал иные. Вот к Георгию Авдеевичу «на огонек» зашел какой-то знакомый:

Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь, Но стакан и простое вино; Не в пурп урной одежде торжественный гость — В тесной комнате полутемно, И усталый напротив тебя человек Молчаливо сидит, свой же брат, И глаза из-под полуопущенных век Одиноко и грустно глядят. Ты наверное знаешь, зачем он пришел: Не для выспренних слов и речей. Так поставь же ему угощенье на стол И вина неприметно подлей. Может быть, от беседы, вина и тепла Отойдет, улыбнется он вдруг, — И увидишь: вся комната стала светла И сияние льется вокруг.

Эта христианская просветленность и есть, как мне кажется, отличительная черта поэзии Раевского. Некоторые его стихи — почти молитва. Постоянно встречается обращение к Богу: «О, Господи, много ли надо, чтобы стало легко и светло!» Или: «Господи, дай только сердцу силы помнить, что Ты и во тьме со мной!» Или еще: «Господи, что ж это? — Свет отошел!»

На вопрос, что такое поэзия? Раевский отвечает стихотворением:

Поэзия — не томный, лепет, Не темный бред, не грубый рёв, — Она — внезапный шум и трепет В огне рождающихся слов, Их радостное столкновение, Полёт,

падение, полёт… Ее начало — изумленье, И музыка — ее оплот. Потом, когда остынет лава, Когда придет иль не придет Непрочная земная слава, — Душа по памяти найдет Тех, полных боли и тревоги, Незабываемых часов Как бы зажившие ожоги На теле неподвижных слов.

Георгий Авдеевич знал немецкий язык так же хорошо, как и русский, даже писал хорошие стихи по-немецки. Иногда он нам в кружке читал свои мастерские переводы. Помню, как чудесно звучали, переведенные на немецкий, стихи Блока. Сохранялась даже их музыка, их магия. Насколько мне известно, они, к сожалению, не были опубликованы, разве что в Германии, где Раевский провел последние годы своей жизни. Он работал там для немецкого радиовещания и телевидения, составляя пьесы и диалоги. Это занятие увлекало его, давало удовлетворение, он знакомил слушателей с русской культурой и положением верующих в СССР.

Десять лет назад Раевский скоропостижно скончался в Германии. Эта неожиданная смерть потрясла всех, знавших его. Судьба поэтического архива Георгия Авдеевича, его ненапечатанных стихов, мне неизвестна. Вероятно, все хранится у его жены-швейцарки, не знающей русского языка. Будем надеяться, что они когда-нибудь будут изданы.

Мне хочется закончить одним из любимых стихотворений Раевского. Он читал его всегда с особым подъемом и, в его передаче, оно звучало как торжественный гимн Вечному Свету:

Качнулись, побежали тени, Свернулась мгла на дне долин, Еще короткое мгновенье — И солнце, светлый исполин, Смеясь, выходит из чертога; Сквозь утренний и синий дым Золотозвонная дорога. Бежит далёко перед ним. ………………………………… Ты чудную кидаешь ризу На плечи, на холмы земли, Чтоб смертные отсюда, снизу, В минуты лучшие могли, Подняв лицо тебе навстречу, Постичь притихшею душой, Какого пламени предтеча — Светорожденный пламень твой.

Газета «Русская мысль». Париж. 1973, № 2937.