Одинокий прохожий
Шрифт:
Менее заметны они, больше уже своего в следующем стихотворении на тютчевскую осеннюю тему:
Как ни был он стремителен и краток, Кружащийся полет сентябрьских дней, — В них солнце поздних сил своих остаток Излить спешило… В памяти моей Тех чистых дней и нежности твоей Таинственный хранится отпечаток.(Но и здесь третья строка и перенос из нее в четвертую — совершенно тютчевские.)
Влияние немецких романтиков (Раевский хорошо знаком с немецкой поэзией)
Глеб Струве. Русская литература в изгнании. 3-е изд., испр. и доп. Париж-М., 1996.
Юрий Иваск. О послевоенной эмигрантской поэзии
<…> По-видимому, за последние годы окреп Раевский. (Сборн. «Новые стихотворения», 1946). Он и прежде возбуждал доверие к своему дарованию, а теперь создал свой стиль душевной, доброй поэзии, близкой по грустно-мягкому тону Полонскому, но при этом без какого бы то ни было литературного влияния, которому вообще не следует придавать большого значения, если мы говорим о самостоятельном поэте. Вот прекрасное стихотворение Раевского, которое, может быть, и является именно «актуальным» после пережитой нами апокалиптической бури:
Не хрустальный бокал, не хиосская гроздь, А стакан и простое вино; Не в пурпурной одежде торжественный гость — В тесной комнате полутемно, И усталый напротив тебя человек Молчаливо сидит, свой же брат, И глаза из-под полуопущенных век Одиноко и грустно глядят. Ты наверное знаешь, зачем он пришел: Не для выспренних слов и речей. Так поставь же ему угощенье на стол И вина неприметно подпей. Может быть, от беседы, вина и тепла Отойдет, улыбнется он вдруг, — И увидишь: вся комната стала светла, И сияние льется вокруг.(Сб. «Эстафета»).
<… >
«Новый журнал». Нью-Йорк. 1950, № 23.
Екатерина Таубер. О поэзии Георгия Раевского
(Г. Раевский: «Новые стихотворения». 1946 г., «Третья книга». 1953 г.)
Отличительной чертой поэзии Георгия Раевского является ее одержимость одной идеей. Идея эта религиозная. Поэзия для Г. Раевского — служение высшему. Отсюда ее строгость, торжественность, ее сакральный характер. Поэт и сознательно, и бессознательно захвачен христианством, в кротком свете которого стираются противоречия, одухотворены и оправданы все явления жизни. В современной эмигрантской поэзии он почти одинок. Поэзия его преимущественно волевая, никак не стихийно-иррациональная. Он не дает над собою силы этому иррациональному, не позволяет разбудить, несмотря на свою близость к Тютчеву, «неистовые звуки». Он всецело принадлежит неоклассической традиции и от поэзии он хочет одного:
ДайПри всем своем благородстве и высокой устремленности, он всегда немного стоит на пьедестале. В своих удачнейших стихах Г. Раевский достигает большой силы, высокого пафоса и затрагивает лучшее в человеческой душе. Но в более слабых он бывает порою рассудочен и дидактичен.
Но поэта надо судить по лучшему, что им создано, а не по его неудачам.
Чувство одиночества, столь характерное для его современников, органически чуждо Г. Раевскому. В том его стихотворении, где
…домов доверчивое стадо Ведет торжественный собор…как не случаен для него эпитет «благополучный». Он относится тут к «урожаю», но символически его можно бы было поставить ко всей его поэзии. И совсем не потому, что он не ощущает и не видит страданий, а потому что
…Всё устроено мудро и дивно: Мгла и холод, и свет и тепло, И шершавые листья крапивы, И торжественной птицы крыло. Станут волны кристаллами соли, А густая смола — янтарем. Станет горькая память о боли Светлой памятью в сердце твоем.И еще потому, что он хорошо знает, что:
…грозной круговой порукой Мы связаны, и не дано Одним томиться смертной мукой, Другим пить радости вино.Не страшит его и собственное злорадное и пророческое:
Ты думаешь: в твое жилище Судьба клюкой не постучит?..Вспоминая об этой «клюке», он, вероятно, думает и о тех, которые когда-нибудь, так же, как он сейчас, скажут друг другу:
Сядь сюда, ко мне — и вместе Тех мы вспомним в этот час, О судьбе которых вести Больше не дойдут до нас…Всё его существо пронизано «соборностью», «преодолением раздельности земного бытии». И только в этом смысле решаюсь я назвать его поэзию «благополучной». Ведь жизнь каждого подлинного христианина, несмотря даже на «венец мученический», в каком-то высшем смысле глубоко «благополучна». «В тихой заводи все корабли», как когда-то сказал А. Блок, тоскуя и не веря этой «заводи».
Но на мирном оптимизме Г. Раевский не успокаивается.
В личной жизни человека «клюка судьбы». А вот это уже относится ко всему нашему поколению и тематически сближает этот цикл стихов Г. Раевского с «Европейской ночью» В. Ходасевича и со «Стихами о Европе» А. Ладинского. Раевский горестно констатирует:
Европа, угрюмо и страшно Ты гибнешь, ты тонешь: вода Твои исполинские башни Готова покрыть навсегда. Но с веткой масличною птица Не будет, слетев с высоты, Над верным ковчегом кружиться: Его не построила ты.