Одинокий путник
Шрифт:
— Вступился. Я успел заколоть одного стражника и ранить другого, но дядя неожиданно оттолкнул сотника и бросился между нами… «Я не хочу, чтобы ты тоже стал их жертвой»,— с горечью сказал он, глядя мне прямо в глаза. Тогда я повернулся и ушел к себе…
— У него был повод отравить наместника? — деловито поинтересовалась девушка. Кажется, она уже составила свой план освобождения дяди и теперь намеревалась обсудить его со своими попутчиками.
— Нет! Тот был его другом — единственным другом во всем Асгалуне. Они часто встречались, вспоминали молодые годы… К несчастью, именно в тот роковой день дядя действительно посещал наместника,
— Не понимаю,— рассердилась Соня.— Как же ты мог оставить дядю в темнице и уехать с Лоб-лом?
— Он вышел из темницы. Но какой ценой… Сын советника, купец Аххаб, явился ко мне как-то и предложил такую сделку: я возвращаю ему Соломию, а он договаривается с градоправителем Хайме и тот отпускает моего дядю на свободу.
Надо сказать, что до тех пор в Асгалуне правили по двое — наместник, который ведал также всеми окрестностями города, и градоправитель, который властвовал собственно в городе. Естественно, что наместник считался особой более важной, ибо его территория простиралась почти до половины страны и он имел большое влияние в Шеме и при шемском императорском дворе. Когда его отравили, градоправитель Хайме принял на себя все его полномочия и власть. Так что судьба Лансере теперь зависела от него…
Нечего и говорить, что я прогнал Аххаба вон. Но мысль о том, что брат моего отца влачит жалкое существование в мрачном подвале, не давала мне покоя ни днем, ни ночью. Наконец я решился и предпринял попытку тайно выкрасть Лансере из темницы. Увы. Двое слуг моих были убиты, сам я ранен, а дядю перевели из подвала в подземелье…
Внезапно Тротби прервал свой рассказ и оглянулся.
— Хей, Одинокий Путник,— вежливо сказал он.— Вон та маленькая серая лошадка слишком кокетничает с твоим каурым. Обрежь веревку. Эти клячи никуда от нас не денутся.
Серая лошадка действительно оказывала каурому недвусмысленные знаки внимания, отчего тот нервничал и тряс хвостом. Шон соскочил на землю, рассек кинжалом веревку и отогнал кокетку в конец процессии.
— И что же дальше? — спросил он, снова забираясь на каурого.
— А дальше… По совету Гиддо я написал прошение и отнес его градоправителю с поклоном (что было противно мне, но необходимо по этикету) и богатыми дарами. Мерзавец принял все, по-детски радуясь вазам и чашам тончайшего кхи-тайского фарфора, самоцветам и золотым побрякушкам, однако в ответ на мою просьбу скорчил подлую мину и заявил, что Лансере — убийца, а потому окончит дни свои в темнице или под топором палача.
Я понял, что окружен такой же сплошной стеной, как мой бедный дядя. Я не мог прикоснуться к ней рукой и ощутить сырую твердь камня, но также я не мог и пробиться сквозь нее, дабы очутиться на другой стороне…
В ярости и раздражении вернулся я домой; Соломия ждала меня. За весь долгий вечер мы не перемолвились и парой слов — лишь смотрели друг на друга, постепенно погружаясь в сумрак наступающей ночи. Не знаю, что сумела она увидеть в моих глазах, но в глубине ее прекрасных очей я заметил удививший меня покой… Впрочем, я устал. Ничто уже не трогало меня. Я встал и отправился спать.
На следующий день Соломия исчезла. С ужасом осознал я, что вокруг меня завертелись какие-то злобные и невероятно мощные силы; близкие мне люди становились жертвами обмана или предательства; наконец, со мной остался один Гиддо, и я отнюдь не уверен в том, что завтра он еще
Не стоило труда догадаться, что Соломию искать не надо: она у Аххаба. Я пришел к нему в дом, с омерзением увидел его сушеную морду и гадкую ухмылку на синих губах. Он не отпирался. Да, девушка у него, и пришла она сама; он не разбойник, чтобы похищать ее из моего дома; родом он из Турана, где живут самые благородные мужи в мире; он купец, причем кристальной честности; я могу посмотреть ему прямо в глаза и в сем убедиться…
Аххаб выпучил крохотные рачьи глазки и повращал ими, доказывая свою искренность. Затем он позвал Соломию, и по тому, как отворачивала она от меня взор, я понял, что купец не лгал… Молча ушел я оттуда. Камень на моем сердце стал тяжелее во сто крат.
Весь день я провел в страшных терзаниях. Гиддо напрасно отпаивал меня настоями лечебных трав: я был болен, болен душевно. Я так отчаянно хотел умереть, что почти уже умер… Она предпочла мне этого сморчка? О, женщина… женщина… женщина…
Мириады мрачных мыслей роились в моей голове, отравляя каждый вздох и каждый выдох. Я выпил две бутыли крепкого красного вина и забылся на время. Но и в полудреме без конца возникали передо мной лица отца, матери, дяди, Соломин — всех тех, кого я уже потерял…
А к сумеркам домой вернулся дядя. Аххаб и здесь не солгал… Что ж, значит, Соломия не предавала меня? Наблюдая мои мучения, она решила ценою собственной чести спасти Лансере? Так оно и было. Теперь я мог проклинать себя за то, что усомнился в ней…
В течение пяти дней я не вставал с постели, послушно принимая настой Гиддо утром и вечером. На шестой день дядя, с целью отвлечь меня от мучительных дум и воспоминаний, дал мне запечатанный пергамент и попросил отвезти его на окраину Асгалуна, в дом его старого знакомого Граха, судьи.
Не успел я проехать и трех улиц, как меня догнал Лобл. «Куда ты так торопишься, месьор?» — спросил он, нагло усмехаясь. Я не ответил. Тогда он скривился и сказал: «Не выношу знатных господ. Воротят нос от нас, простых смертных, как будто и не создавали боги всех людей равными! Но я испорчу тебе настроение… Нам нужен убийца наместника, и, кажется, на эту роль отлично подойдешь ты. Твой дядя свободен, девица в руках Аххаба — ничто и никто не держит тебя в доме; будущая жизнь твоя все равно разбита, так что я заберу тебя на рассвете и отвезу в Аргос. Там, возле Мессантии, на берегу моря Запада есть неплохое местечко для опасных преступников… Ха-ха-ха!»
Меня удивила его странная речь. С чего вдруг я должен заменить им убийцу? «Лобл, ты глуп и невоспитан,— сказал я.— Я не буду играть в ваши подлые игры. Ищи настоящего отравителя, а меня оставь». Он сплюнул в пыль, явно раздраженный моими спокойными словами. «Тогда твой дядюшка снова окажется в темнице! — крикнул он, гарцуя рядом со мной на своем кауром.— Выбирай! Ты или он!»
Резко развернув коня, сотник поскакал прочь, оставив меня в полной растерянности.
Не останавливаясь и на миг, я отвез пергамент Граху и поехал домой. По дороге я все решил. Да, я заслуживаю наказания. Хотя бы за то, что позволил Соломии погубить свою жизнь ради жизни моего дяди и ради моего собственного покоя. Хотя бы за то, что сам не нашел выхода и не сумел вызволить Лансере из асгалунского подвала.