Одинокий путник
Шрифт:
Они вошли внутрь, в небольшой зал, тускло освещенный закопченными лампами, и сели за стол у окна. Посетителей в это раннее время было немного: всего двое солдат и молодой человек с нездоровым цветом лица. Они мирно попивали вино из огромных глиняных кружек, изредка обменивались парой слов, потом замолкали, уныло глядя в обшарпанные стены.
Сбоку, возле кухни, притулилась парочка музыкантов. Едва новые гости устроились поудобней, они начали играть — один на дуде, второй на цитре. Обоих спутников передернуло при первых же звуках этой тягучей,
— He балуйся,— улыбнулся ей Шон.— Парни зарабатывают на хлеб и вино. Пусть их, потерпим.
Вскоре сам Аремия, улыбаясь приветливо, подошел к гостям. В его красной разбойничьей физиономии с грубыми рублеными чертами не было ничего свинского. Небольшие карие глаза, в коих Соня заметила и ум, и энергию, и некую даже чувствительность, смотрели весело, открыто. Кустистые брови, точь-в-точь такие, как и усики под длинным толстым носом, топорщились; тонкогубый рот показался Соне немного крив; руки были красны; в коротких черных волосах поблескивали серебряные нити, а лоб прорезала глубокая продольная морщина, хотя Аремии едва ли исполнилось сорок лет. В общем, хозяин производил впечатление доброго человека.
— Шон! — сказал он, с улыбкою разводя руками.— Как давно я тебя не видел! Год? Два?
— Думаю, три, не меньше,— улыбнулся и Шон.
— Три года! О, за это время многое, многое изменилось, дорогой друг. Я продал свой дом в предместье Асгалуна и купил еще одну таверну в городе. Там заправляет моя супруга. Надо сказать, у нее получается гораздо лучше… А позапрошлым летом у меня родилась дочь — чудесная маленькая девочка, радость моя, мое солнце. Она вырастет красавицей, такой же, как ее мать, и я… Хо-хо-хо! — Он вдруг горестно поднял кустики бровей и хлопнул себя ладонью по лбу.— Что я все о себе? Как ты живешь, Шон? По-прежнему бродишь по миру?
— По-прежнему,— кивнул Шон.— И по-прежнему прихожу в таверну к другу, чтобы хорошо подкрепиться перед дальней дорогой.
Аремия понял намек. Снова хлопнув себя по лбу, он, не говоря более ни слова, умчался на кухню. Вскоре оттуда выскочили три проворных служки в белых передниках и кинулись к столу Сони и Одинокого Путника. В руках каждый держал большое блюдо, полное всяких яств. Здесь были жареные рябчики, печеная рыба, густые супы в горшочках, травы, фрукты и крупные красные ягоды в молоке.
Солдаты и бледный молодой человек посмотрели на стол путешественников с завистью — их-то никто и никогда так не потчевал. Потом, в унисон обиженно вздохнув, они снова обратились к своему разбавленному вину. А служки в передниках уже ставили перед Соней и Шоном длинные бутыли с дорогим вином.
— Достопочтенные гости,— заученно протарахтел старший.— Хозяин угощает вас тем, что изволит кушать сам, и да пребудут с вами милости богов!
Беспрерывно кланяясь и подобострастно хихикая, он удалился.
Спутникам стало тошно от такого приема; Шон удивленно приподнял левую бровь,
Музыканты заиграли громче, а тот, что дергал струны цитры, еще и запел высоким, срывающимся на фальцет, козлиным голосом.
Будь у Сони и Одинокого Путника менее крепкие желудки, им наверняка стало бы сейчас дурно. Однако они, в первый миг едва не подавившись, все же справились с собой и продолжали трапезу.
Юная воительница, расстроенная странными выходками Тротби и толстяка, а позже напуганная звуками этой кошмарной музыки, по мере насыщения обретала покой и благодушие. Ее даже не особенно рассердило то обстоятельство, что в середине трапезы Шон, жуя ножку рябчика, вдруг взял одно блюдо и переставил его на стол солдат и бледного юноши. Ахнув и воровато глянув в сторону кухни, где скрылся хозяин, те быстро принялись поглощать пищу, отчего стало ясно, что все они были ужасно голодны, а Шон, как всегда, оказался прав.
Соня тоже знала закон бродяг — делиться с тем, кто имеет менее тебя,— правда, не всегда считала нужным его исполнять. Сейчас она покосилась на спутника, ожидая увидеть в его темных голубых глазах укор, но не увидела. Он вообще на нее не смотрел. Задумчивый и серьезный, он вяло пил красное вино из серебряного кубка, закусывая его румяным яблоком. Зрачки его посветлели; странным образом в них отразилась сама Соня и высокая фигура за ней…
Девушка быстро оглянулась. Сзади никого не было. Тогда она, не веря себе, снова заглянула в глаза Шона, и снова увидела за собственным отражением кого-то еще…
— Одинокий Путник…— прошептала она, трогая его руку.
Он поднял голову.
— Там, за мной… кто?
— Никого.
Шон внимательным взором обвел зал, но кроме него, Рыжей Сони и трех молодцов, уплетающих его угощение, здесь действительно никого не было.
— Никого нет,— повторил он.— А что?
— А то, что я видела его!
— Кого же?
— Не знаю. Но я посмотрела в твои глаза и увидела свое отражение. А за ним стоял какой-то человек. Лица нельзя было разобрать, ибо…
— Ибо что?
— Ибо там все в тумане,— тихо ответила Соня и отвернулась, вдруг поняв, что это вздор и поверить в него невозможно даже такому доброму и умному человеку, как Одинокий Путник.
Но он поверил.
— Посмотри еще раз,— попросил он, вновь направляя на девушку взор.
Соня посмотрела. Голубая бездна, открывшаяся ей, теперь не показывала и ее отражения. В пустоте мелькали тени, блики от тусклого света ламп и ее золотых волос. Потом зрачок правого глаза дрогнул, подернулся рябью, почернел, и в нем проявилось наконец лицо юной воительницы — бледное, напряженное, с яркими розовыми пятнами на скулах…