Одинокий. Злой. Мой
Шрифт:
— По-твоему, я просто не могу поцеловать девушку, которая мне симпатична? — возмутился Платон.
— Я не симпатичная.
— Это твое мнение, не моё.
— Ты умеешь делать хорошую мину при плохой игре, — фыркнула она, а на глазах меж тем дрожали новые непролитые слезы. Неужели это из-за него? Ведь он не собирался делать ей больно. — Я уже имела возможность оценить, какой ты хороший актер. С братом, с доктором. Тебе ли привыкать врать.
Платон пропустил ее слова мимо ушей. Глубоко внутри кольнуло раскаянием. Ведь
— Ладно, прости, это была ошибка.
Сказав это, он понял, что сделал все еще хуже. Потому что Мари явно приняла всё на свой счет. Подумала, что ошибкой было то, что он назвал ее симпатичной, что пытался поцеловать… Ведь он совсем не это имел ввиду.
Как же сложно с женщинами!
— Вот именно. Ошибка. — На лице ее промелькнула горечь, она кивнула и отвернулась.
Мари сделала несколько шагов в сторону, видимо, собралась уйти от него.
У него было всего несколько секунд для размышлений. И он принял самое глупое решение из всех возможных. Решение, которое могло поломать все его планы, сломать договоренности, испортить всё.
Он сделал шаг к ней, ухватил за запястье и, развернув лицом к себе — пылко, страстно поцеловал. Ее мягкие губы оказались на удивление податливыми, они приоткрылись от неожиданности, и он тотчас этим воспользовался. Отчего-то казалось, что слова не сработают и только так он может показать ей, о чем думает и что чувствует: прикосновениями, лаской, нежностью.
А в душе тем временем рождалось что-то новое, незнакомое, чему он не мог дать определения. Трепетное странное чувство, хрупкое, как только пробившийся росток, и вместе с тем сильное и захватывающее его целиком, как ураган или шторм.
Щеку огрело огнем. Мари выпустила искры магии, отталкивая его. В зеленых ведьминских глазах горело возмущение, губы раскраснелись и припухли от поцелуя, а сама она, тяжело дыша, как будто только вынырнула со дна океана.
Этот взгляд длился мгновения, а может быть, вечность.
А потом Мари просто развернулась и убежала прочь, скрылась в многочисленных переходах пустого холодного замка.
Платон, совершенно сбитый с толку, коснулся кончиком пальца своих губ.
Чтобы выбросить все произошедшее из головы и хоть как-то отвлечься, Платон решил изучить дневник отца, попавший к нему в руки. На первой странице действительно была информация по поводу шоу «Семь грехов света», а вот дальше — выглядело, скорее, как ежедневник. Номера телефонов и имена, адреса. Списки дел.
На третьей странице он обнаружил даты отправлений морских грузов с номерами контейнеров. Руки непроизвольно сжались крепче, грозя разорвать дневник на тысячу мелких обрывков. Как жаль, что сейчас галлюцинация исчезла. Возможно, он и правда спятил, потому что безумно хотелось накричать хотя бы на нее, запустить чем-нибудь тяжелым, раз уж нет возможности добраться до настоящего Серпа.
Платон ходил взад и вперед по комнате, а в голове крутились обрывки воспоминаний. Когда-то давным-давно он пришел к отцу с обвинениями, что тот помогает работорговцам.
Фирма «Посейдон», занимавшаяся доставкой грузов, оказалась лишь прикрытием грязных дел отца.
Мужчина листал дальше. И чем больше вчитывался в обрывки сведений, тем отчетливее понимал — если бы этот дневник оказался у него чуть раньше, возможно, у него были бы доказательства, которые позволили бы упечь отца в тюрьму раньше. И не на тридцать лет, как сейчас, а на пожизненное заключение.
Да, тут не было формул или расчетов темных ритуалов. Лишь номера договоров, суммы, контакты тех, с кем отец проворачивал свои незаконные дела, не считаясь ни с чьими жизнями.
А на середине записной книжки обнаружилось то, что заставило остановиться и медленно сесть на кровать.
«Дитрих, Платон, Златон?» — было выведено каллиграфическим, но сильно заковыристым подчерком отца со множеством вензелей и завитушек.
Далее уже более размашисто значилось:
«Выбрать одного?»
А одно-единственное слово внизу страницы было обведено красной пастой: «Альтернатива?».
Платон нахмурился. Для чего это отец выбирал между ними? В чью пользу написать завещание? Кому передать тот или иной бизнес? И о какой альтернативе тут пишет?
До конца дня Платон листал записи отца, сверял вытащенные оттуда данные с тем, что было известно ему.
Из комнаты выбрался уже под вечер. Планировал пойти как следует поужинать. Еще одно из последствий недавнего ритуала — к нему почти вернулся орочий аппетит. Это ли не хороший знак, что нужно продолжать?
Он почти дошел до столовой, как вдруг издалека донесся звук музыки. Лестница вела вниз, к полутемным комнатам, он спускался по ней, будто ведомый магической силой.
Он вышел на внутренний балкон. Большой зал, на который открывался вид, был погружен в полумрак, лишь слабая светлая дорожка проникала сквозь окна.
Посередине находился рояль. В доме было много инструментов, только роялей штук пять, под каждый случай. Для домашних посиделок, для приема гостей. Тот, за которым сидела Мари, был маминым любимым. Платон стоял на балконе, наблюдая за тем, как под ее пальцами рождается мелодия.
Он ведь никогда не любил музыку. Да, на уровне вибраций и ритмов было понятно, как те или иные музыкальные приемы заставляют чувствовать определенные эмоции. Это всего лишь манипуляции с базовыми инстинктами. Разве кому-то в здравом уме захочется, чтобы им манипулировали?
Почему же тогда он сейчас стоит и тайком подсматривает за чужой игрой?
В итоге в тот вечер до кухни Платон добрался уже поздно, лишь когда Мари закончила играть. Она ушла, не заметив его (или сделала вид), а он не нашел в себе силы ее окликнуть. А утром проснулся рано от ощущения бездонной дыры в желудке, чуть ли не бегом припустил в столовую.
Между второй и третьей сковородкой котлет включил телевизор. Отчего-то сейчас тишина казалась особенно давящей, хотя обычно он любил оставаться наедине со своими мыслями.