Одинокий. Злой. Мой
Шрифт:
…Крышка гроба вылетает с хрустом. Машина тормозит от странного звука, и затаившийся Платон выскакивает из неё. Он посреди пустой трассы. Взгляд его мечется в поисках спасения, но единственное верное решение — скрыться в лесах. Затаиться.
Платон видит себя со стороны. Не себя — отца. Отцовское тело, изможденное, отощалое, постаревшее. Но понимает — это он сам.
От этого становится лишь жутче.
—
Водитель стоит в метре от него, смотрит настороженно, но не испуганно. Скорее — с легким возмущением. Мол, как ты мог передумать подыхать в мою смену?
— Прости, — сглатывает Платон, понимая, что должен кинуться на бедного мужика и переломать ему шею.
Иного пути нет.
Водитель оказывается проворнее. Он одним отточенным движением выбрасывает на землю артефакт-кристалл синего оттенка. Вспышка света на миг ослепляет Платона, а когда в глазах проясняется, перед ним стоит низенькая девчушка лет двенадцати, тонкая, как струна. У неё две белесые косички и строгий недетский взгляд.
— Статья сто тридцать третья. Совершение побега из «Теневерса», — произносит она монотонным старушечьим голосом. — Мера наказания — смертная казнь…
Платон дергается, поднимает вверх руки. Он объяснится, пусть его только выслушают. Это чудовищная ошибка. Недоразумение.
Он — не отец.
— Попытка оказать сопротивление арбитрам при исполнении, — бормочет девочка, ни к кому конкретно не обращаясь.
Через секунду она скачком оказывается возле него, обращается в чудище — мохнатое, огромное, с крокодильей головой и огромной пастью. Раз, и эта пасть попросту заглатывает голову Серпа Адрона. Хрустят позвонки. А затем монстр выплевывает её, и та как мячик катится по асфальту.
— Предлагаю отчет не составлять, а то погрязнем в бюрократии, а я только из отпуска вышла, — скучающим тоном заявляет девчушка, вернув прежний облик и облизав губы. — Его всё равно в морг везли. Положим в гроб, башку на место приставим — как новенький будет.
Водитель лишь сглатывает, смотря на то, как под обезглавленным телом расплывается лужа крови…
Видение пролетело быстро, за секунду, мелькнуло перед глазами и исчезло. Не потребовалось даже осмысливать его — оно запомнилось так, будто всегда было в разуме Платона.
Всё ясно, водителя лучше не трогать. А если просто выломать крышку гроба и дождаться, когда они доедут до места назначения?
…Смерть поджидает в стенах крематория. Всё тот же артефакт или сирена тревоги, на которую реагируют арбитры…
А если попытаться
…Смерть подстерегает в лесах и улочках, идет по пятам, дышит смрадом в спину. Его ищут, его находят, его уничтожают…
…В каждом биении сердца — смерть…
В любой из концовок Платона отлавливали арбитры. Они брали его след, они настигали его и убивали без толики сожаления. Их не интересовало, кто он такой, они не слышали его объяснений — его ждала гибель.
Во всех исходах.
Это походило на шахматную партию, ставка в которой — его собственная жизнь. Он пытался ходить наперед, но раз за разом получал «шах и мат». Точно в компьютерной игре, в безумном квесте, где любой неверный шаг оборачивался надписью «Игра окончена», но у тебя есть шанс перепройти её заново — и ты до безумия жмешь на «Начать сначала».
Пугало только то, что правильной развязки вообще могло не быть.
А если…
Очередная идея прокрутилась в голове, и Платон не увидел своей гибели. Он приготовился к ней, напрягся уже привычно — но, кроме разбросанных мыслей, в голове не появилось никаких образов. Никаких картинок. Никаких последствий.
Хм, он нащупал ту развилку, в которой есть шанс на спасение?
Губы пересохли, он облизал их и прикрыл веки.
Дорога предстояла долгая, хотя бы потому, что каждая секунда казалась бесконечной.
Фургон припарковался у въезда в крематорий. Платон догадался по мужским крикам — «Левее!», «Назад сдай!» — а потом дверца со скрипом открылась, и его гроб первым подняли с обеих сторон. Его куда-то несли грузчики, переговариваясь об обеде, так буднично, словно не тела таскали, а мешки с картошкой.
Собственно, картошкой он себя и ощущал. Когда гроб бухнули на пол, он едва не ударился лбом о крышку. Понятно, что трупам плевать — но должно же быть хоть какое-то уважение к мертвым!
— Печь запустим, когда больничных жмуриков подвезут, чтоб зря не гонять, — просипел какой-то мужик. — Володя обещал через полчаса где-то подъехать с последней партией. Как раз до обеда управимся. Чего, есть какие пожелания у родственников?
— Да, — сказал водитель. — Вот на сжигание этого, — он похлопал ладонью по гробу Платона, — родня хочет посмотреть. Сделаешь им запись?
— Да хоть со всех ракурсов. Ща тогда идентифицируем его.
Раздался хруст, это мужчина подцепил неплотно заколоченную крышку гроба ломиком. Внутрь проникли долгожданный свет и воздух. Работник крематория прошелся ломом по всем сторонам, но снимать крышку не стал — к счастью замершего внутри Платона.
— Ну всё. Теперь не перепутаем, — удовлетворенно сообщил мужик басом. — Что по остальным?
— Просто жги.
— Без бэ. Пошли бумаги заполним, пока время есть. Не люблю я эту суматоху, пожрать толком не дают.