Одинокому везде пустыня
Шрифт:
– Нет, нет! Сегодня исключено. Давайте завтра.
– Ура!
– захлопала в ладоши Николь.
– А ты, Мария, ты согласна завтра?
– Кто же откажется от такой приятной компании - завтра так завтра!
– Глядя на мсье Пиккара с открытой приязнью и думая о своем наброске к картине, весело отвечала Мария.
– Конечно, поеду, но пусть мсье Пиккар расскажет нам что-нибудь еще, например, из жизни того же Сципиона, а то у меня нет чувства точки. Или я не права?
– И она посмотрела прямо в глаза мсье Пиккару своими чуть раскосыми дымчатыми глазами, посмотрела так, что у того перехватило дыхание.
– Да, мадемуазель Мари, - хрипловато сказал он после паузы.
– У вас поразительная интуиция, до точки в моей истории я действительно не дошел, а точка была и еще какая… - Мсье Пиккар отвинтил крышечку серебряной
– Сципион Младший умер в своей постели на пятьдесят шестом году жизни. Он дважды избирался консулом Римской империи, в боях, речах и интригах истратился телом и духом; считал, что жизнь его удалась, и был уверен, что никто не удивит его в этом мире и не откроет ему ничего нового. У Сципиона был раб, старше его самого лет на семь, пробовавший всякое питье и всякую пищу перед тем, как передать ее из своих рук хозяину. Раб справлялся со своими обязанностями так успешно, у него было такое сверхтонкое обоняние и такое изощренное чутье на всякий подвох, что его подопечный не только ни разу не отравился за всю жизнь, но даже и не страдал желудком. Когда Сципион Младший лежал на смертном одре, он попросил воды. В стеклянных часах его спальни золотой песок неумолимо сыпался из верхней полусферы в нижнюю, песчинка за песчинкой отсчитывая последние мгновения его, Сципионова, бытия. Старый раб пригубил воду из чаши и, найдя ее чистой, подал хозяину, а другой рукой придержал его за тонко пахнущий куриным пером от подушки затылок. Сципион жадно отпил несколько глотков, и холодная липкая испарина выступила у него на лбу и на шее - даже эти несколько глотков утомили его до изнеможения. Он откинулся навзничь.
"Сципион, а ты помнишь, что Сципион Африканский Старший усыновил тебя?" - вдруг спросил раб.
"Помнить не помню, но знать знаю, - едва раслепляя бескровные губы, отвечал Сципион Африканский Младший.
– Почему ты заговорил об этом?"
"Потому, что по обычаю я умру вместе с тобой. Совсем скоро, может быть, через час или того меньше, мы оба умрем. Я служил тебе верой и правдой всю твою и всю мою жизнь, едва тебя отобрали у кормилицы и допустили к общей пище. Я на семь лет старше тебя и помню все. И я хочу, чтобы ты знал то, что знаю я, ведь у нас была почти одна жизнь и будет почти одна смерть".
"Не томи, у меня мало сил.
– Сципион Младший открыл глаза, ясные, еще не замутненные ускользающим рассудком.
– Говори, брат мой по жизни и смерти…"
"И по рождению, - добавил раб, - я твой единоутробный брат. Это такая же правда, как и то, что солнце восходит на востоке и садится на западе. Когда нашу маму заколол копьем римский легионер, я схватил тебя, новорожденного, еще мокрого, перегрыз пуповину и бросился бежать. Меня поймали и хотели убить нас обоих, но волею судьбы Сципион Старший оказался рядом, и на руках с тобой я вошел в его палатку. С той минуты у тебя началась другая жизнь, а заодно и у меня… Это случилось за стенами устоявшего в тот год Карфагена".
Ужас прозрения, словно всполох дальнего пламени, промелькнул в широко раскрывшихся глазах Сципиона Младшего. А золотой песок все сыпался из верхней полусферы в нижнюю…
"Говори…" - И неверными движениями пальцев он стал обирать себя, словно снимая невидимую паутину.
"Да, ты все правильно понял - я твой раб, я твой брат, и оба мы по рождению карфагеняне".
"Брат мой, закрой мне веки, меня слепит…" - едва слышно попросил умирающий.
При этих словах вместе с ослепительно сверкающей в солнечном луче, чуть красноватой змейкой золотого песка, перетекшей из верхней полусферы стеклянных часов в нижнюю, и отошел в мир иной Публий Корнелий Сципион Африканский Младший, а стоило бы сказать короче - Сципион Карфагенянин.
LXII
Как и договаривались, на следующий день Николь, Мария и Пиккар выехали на конную прогулку.
Погода стояла ясная, но дул пронзительный ветер с моря. Поздняя осень давала себя знать и в Африке. Раскинувшаяся длинной полосой между морем и горами Берегового Атласа долина обесцветилась и как бы сжалась и стала меньше в ожидании зимних холодов и песчаных бурь. На фоне серых скал и бурых осыпей угрюмо чернели низкорослые оливковые рощи с их уродливо скрюченными, узловатыми ветвями;
"Снега сошли, но крепко пахнет в оврагах свежестью грибной"*, - вспомнила Мария.
– Там, в России, пахнет, когда снега сошли, а здесь, в Африке, когда еще не выпадали. Чудны дела твои, Господи!"
От берега и до самого горизонта по морю ходили неисчислимые стада белых овечек, а настоящие стояли уже в кошарах, коротали тяжкое время бескормицы. Красноватое солнце светило как-то отчужденно, формально, и от его острых, длинных лучей становилось муторно на душе, тоскливо. Как-то само собой приходило на ум, что уже сонмы людей и зверей, букашек и таракашек видели все это и отошли в мир иной, лишь увеличив верхний слой земли на маленькую частичку своих истлевших тел, а в общей сложности получилось на многие миллионы тонн. Так что работы с окаменелым прахом хватит не только одному археологу мсье Пиккару…
Под седлом мсье Пиккара была рыженькая кобылка Лили, при виде которой новый Сципион и новый Фридрих так воспламенились, а Лили так игриво пятилась задом и шла боком, что сразу ударило конским потом и стало понятно: седокам далеко не уехать. И тогда молоденькую Лили поменяли на старого Менелая из конюшни Николь. Этот эпизод всех рассмешил, а Марию к тому же еще и вернул от философствования о бренности бытия к живой обыденности. Например, оказалось, что мсье Пиккар отлично держится в седле, и это еще прибавило ему авторитета в глазах Марии.
Прогулка получилась короткая, но очень веселая и как бы стерла налет предвзятости в отношении Марии к Пиккару. "А он довольно славный, - думала она, глядя со стороны на своего поклонника, - острит уместно и, главное, простой, без ужимок, я его сильно недооценивала. А какой быстрый ум! А как много знает и тонко чувствует! А то, что уши шелушатся, не беда, можно, как говорят у нас в России, стряхнуть пыль с ушей. Встреча с сыном инженера-механика Михаилом как бы выбила ее из той полуспячки, в которой пребывала она все свои тунизийские месяцы. Никто бы ей не поверил, а ведь все это долгое время у нее действительно никого не было, и обычные в ее возрасте мирские соблазны и страсти как бы пригасли сами собой и почти не беспокоили ее. Да, Михаил пробудил в ней интерес к мужчинам, хотя сам он был ей явно не пара, во всяком случае, пока она не принимала его всерьез, не хотела принимать, ей казалось диким… одиннадцать лет разницы! А мсье Пиккар… а мсье Пиккар вел себя безупречно, мсье понял, что в их отношениях с Марией подул теплый ветер, и не торопился подставлять под него свои паруса. Теперь он чувствовал ситуацию и начинал вести ее сам - эта игра была знакома ему в тонкостях, и он боялся спугнуть свою удачу. Мсье Пиккар приручал Марию очень неспешно и как бы между прочим, хотя для нее все эти его заходы были шиты белыми нитками.
Прогулки втроем следовали одна за другой. А потом Николь простудилась и слегла на целый месяц, дело едва не дошло до воспаления легких, но, слава Богу, начеку оказался доктор Франсуа. Поездка Марии и Николь на яхте в Марсель откладывалась на неопределенное время. О Михаиле Мария почти не вспоминала и все охотнее проводила время с мсье Пиккаром, оказавшимся и веселым, и умным, и легким в общении человеком. Мария и Пиккар с каждым днем относились друг к другу все сердечнее. А когда наконец между ними случилось то, к чему они оба были уже готовы, мсье Пиккар предложил ей руку и сердце. Как и многие мужчины, он высоко ценил свою свободу от семейных уз, считал себя подарком, а свое предложение расценивал как самоотверженный подвиг.