Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
Шрифт:
Она долго лежала в постели. Вставать не хотелось. От минувшей ночи остался шум в голове, горечь кофе во рту и смутная тоска, настоянная на страхе перед предстоящим днем.
Потом она все-таки встала. Обошла пустую и тихую квартиру. Здесь она была всего один раз и очень давно, почти в самом начале их первого знакомства, на встрече Нового года. И все здесь тогда было не так. Шумно и весело. Гремела музыка, собралось много народу, девушки в нарядных одеждах, элегантные ребята. Тогда еще не привилась мода ходить в гости в поношенных свитерах и джинсах, все надевали лучшее. На стенах висели собственноручно исполненные Андреем шаржи
И квартира тогда была совсем другой. И мебель другая, и обои, и запахи. Только старинное венецианское зеркало осталось с тех пор, и Ирина долго смотрела в него, будто пытаясь в глубине стекла уловить следы давних отражений.
Она оделась, привела себя в порядок, попила чай на кухне. Томительное предчувствие грядущего несчастья не проходило. Она пыталась читать, включила телевизор, не смогла смотреть и выключила.
Потом, в кабинете Андрея, перебирая книги на полке над столом, она вдруг наткнулась на фотографию в тонкой металлической рамке. Очевидно, Андрей второпях сунул ее сюда, потому что на книгах лежал тонкий слой пыли, а стекло и рамка были чистые. На большом цветном снимке — она сама, молодая, счастливая, смеющаяся, в легком белом костюме, с поднятой рукой, которой пытается удержать разлетающиеся от ветра волосы. А позади, на тревожном фоне сизо-фиолетовой грозовой тучи, освещенный упавшим из-за туч косым лучом солнца — белый вертикальный брусочек храма Покрова на Нерли… И он до сих пор держит ее снимок на своем столе, и смотрит на него, наверное… Она долго стояла с фотографией в руке.
…Новиков появился около трех, когда она совершенно измучилась ожиданием. Он вошел, и ей сразу стало легче, потому что он был, как всегда, несгибаемо уверен в себе и даже весел.
— Как ты, Ириш? Ну, ничего, недолго осталось. — Он бросил на диван принесенную с собой спортивную сумку, сел к столу. — Присядь и ты. Перед дорогой.
Она хотела спросить его, но он остановил ее жестом.
— Усваивай обстановку. Вопросов не задавать, выполнять любые указания мгновенно и точно. Пандора, жена Синей Бороды и прочие дали наглядные примеры, что бывает, когда не слушают старших. С этого момента не задумываться, не рассуждать, только подчиняться. Вечером отпразднуем победу. — Он помолчал. — Не бойся ты ничего, Ирок. Когда я тебя подводил? Да и дело, как посмотришь, плевое… — Он опять замолчал вдруг и задумался, как шахматист, увидевший на доске новую комбинацию.
Она принесла с кухни горячий чайник, банку растворимого кофе, сахар, начатую бутылку коньяка.
— Нет, пить сейчас не будем…
Он густо замешал в чашке кофейный порошок с сахаром, растер смесь по стенкам, залил кипятком, так, что образовалась пышная кремовая пена, почти залпом выпил и тут же пружинисто поднялся. Достал из сумки и протянул Ирине белые джинсы, кроссовки, белую, расчерченную желтыми и зелеными полосами ветровку.
— Переоденься.
— Зачем?
— Ну вот. А вроде договорились…
— Да, конечно, извини…
— Ничего. Сейчас еще можно, но настраивайся. Действуй…
Ирина ушла в соседнюю комнату и переоделась.
— Теперь так, — продолжил Андрей, оглядев ее в новом наряде. — Выходишь от меня и — к Олегу. Адрес помнишь?
Ирина кивнула.
— Вот ключ. Заходи и жди.
Он замолчал. Посмотрел ей в лицо, будто старался запомнить получше. Вздохнул слегка.
— Я понятно объяснил?
Она кивнула.
— Ну и слава богу. Тогда вперед. На веселое дело идем, Иришка… — и подмигнул. Лицо у него стало такое, что ей захотелось броситься к нему на шею.
— Андрей… — Ирине помешали вдруг перехватившие гортань спазмы. — Андрей… Я не могу так больше. Я не понимаю, что происходит между нами. Кто мы друг другу? Зачем ты со мной так? Мучаешь меня, и себя, наверное, тоже…
Он взял ее за плечи, повернул к себе. Задыхаясь от запаха ее волос и духов, коснулся губами ее уха, прошептал: — Ириша, милая… Поговорим вечером. И держись. Главное — держись до вечера… Все будет хорошо.
Ирина освободилась из его рук. Вздохнула глубоко.
— Хорошо, Андрей. Спасибо. Я понимаю. Только ты не исчезай больше… — И вышла.
…В подъезде дома Левашова ее снова охватил страх, почти исчезнувший, пока она добиралась сюда по самым обычным улицам, заполненным людьми, которые ничего не знали и не могли знать, не могли даже представить того, что с ней происходит и что предстоит.
А здесь, в гулкой пустоте сквозного семиэтажного пролета она опять вспомнила о том, что ее ждет, и вошла в квартиру Левашова на совершенно ватных ногах.
Не так уж важно, что она думала и делала в то неясное, расплывчатое время, пока, наконец, неописуемый квакающий звук из прихожей не известил ее, что пора сомнений и ожиданий кончилась, настал холодный и пронзительный момент окончательных решений.
— Вы ко мне? — спросила она.
Младший молча прошел мимо нее на кухню, заглянул в комнаты, а старший все это время стоял, скучающе рассматривая Ирину, словно все было ему глубоко безразлично, нудно даже, но ничего не поделаешь — служба. Младший, которого ребята назвали «валетом», вернулся в прихожую, кивнул.
— Мы что, так и будем тут стоять? — наконец выдавила из себя Ирина. — Если у вас ко мне дело — проходите… — Она сделала приглашающий жест в сторону кухни.
— Чайку попьем… — мечтательно сказал старший, «король». И моментально стер с лица не только улыбку, но и вообще всякое человеческое выражение. Это было неожиданно и страшно. Потому что такого не бывает. Даже покойники в гробу сохраняют хоть какое-то выражение. Ирина не знала, как это возможно. Ее такому не учили.
И заговорил старший на ее родном языке, которого она не слышала уже почти четырнадцать лет. Суть разговора выглядела примерно так:
— Что с тобой случилось?
— Со мной? Ничего. А почему вы решили, что могло что-то случиться?
— Почему ты оказалась здесь, с посторонними людьми?
— Это временно. В этой стране существуют формальности, без которых нельзя произвольно менять место жительства и занимать то жилье, которое нравится. Но скоро я переселюсь в отдельное помещение.