Одиссея последнего романтика

Григорьев Аполлон Александрович

20

Погибнешь ты… меж ночью и тобой Родство необъяснимое заметно… Забудь о нем… Удел прекрасен твой, Со временем и он блеснет тебе приветно В лице супруга с Анной, даже со звездой, ^{51} Чего тебе… Но тщетно, тщетно, тщетно! Погибла ты… и чей-то голос над тобой Звучит архангела судебною трубой.

21

Не слышишь ты, но вся природа внемлет Ему в забвении, как первая жена, И чутким сном под этот голос дремлет. Таинственного трепета полна, Тоска ее глубокая объемлет… Князь области

воздушной, сатана, В сей час терзается тоскою бесконечной И говорит с своей ирониею вечной:

1

«Мелеет он, Адамов род, И чем быстрей бежит вперед, Тем распложается сильней, И с каждым шагом человек Дробится мельче на людей. Я жду давно — который век! — Разбить запор тюрьмы моей, Пробиться всюду и во всем Всепожирающим огнем, Проклятием, объявшим всех… . . . . . . . . . . . .

2

Был век великий, славный век, Когда меня лицом к лицу Почти увидел человек; Мои страдания к концу, Казалось, близились… Во всем Я разливаться начинал, И вместе с чернью с торжеством Дубов верхушки обрезал. Мне надоело в них сиять Лучами славы и борьбы, Хоть было жалко обрезать Те величавые дубы… Я в них страдал, я в них любил, И, как они же, полон был Презренья к мелочи людской И враждования с землей… Мне стало жаль… мне гнусен стал Пигмеев кровожадный пир… Я с чернью пьянствовать устал И заливать без цели мир Старинной кровью… Я узнал, Что вечный рок сильней меня, Что есть один еще оплот, Что он созданье бережет От разрушителя огня.

3

. . . . . . . . . . . . . .

4

Но близок час… огонь пробьет Последний, слабый свой оплот, И, между тем, меня печаль Терзает, и тебя мне жаль… Мне страшно грустен образ твой; Тебя я с бешеной хулой Влеку к паденью… чистота Твоя исчезла, и бежит С твоих ланит хранитель — стыд; Не облит влагой тихий взор — Холодным блеском светит он; Вошла ты также с небом в спор; Из груди также рвется стон Проклятий гордых на судьбу. Как я, отвергла ты закон, Как я, забыла ты мольбу, И скоро для обоих нас Пробьет покоя вечный час…»

22

В таком ли точно тоне говорил Князь области воздушной, я наверно Сказать вам не могу: сатаниил — Поэт не нам чета, и лишь примерно Его любимый ритм я здесь употребил — Ритм Байрона ^{52} — хотя, быть может, скверно. Не в этом дело, впрочем: смысл же слов, Ручаюсь головою, был таков.

23

Любил не раз он — это вам известно — По крайней мере, вам то Мейербер И Лермонтов открыли — очень лестно Для женщин это… надоел размер Страстей обыкновенных им — и тесно Им в узких рамках. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

24

В наш век во вкусах странен Евин род; Ни красота, тем меньше добродетель, Ни даже ум в соблазн его влечет: К

уродам страсть бывает… Не один свидетель Тому найдется. Дьявольский расчет И равнодушие (в глуши ль то будет, в свете ль) С известной степенью цинизма — вот Что нынче увлекает Евин род.

25

Жуанов и Ловласов племя ныне Уж вывелось — героев больше нет; Герой теперь сдал место героине, И не Жуан — Жуана ныне свет Дивит своим презрением к святыне Любви и счастья, дерзостью побед… Змеиной гибкостью души своей и стана, Пантеры злостию — вперед, вперед, Жуана.

26

Вперед, Жуана… путь перед тобой Лежит отныне ровный и свободный… Иди наперекор себе самой В очах с презрением и дерзостью холодной, В страдающей груди с глубокою тоской, Иди в свой путь, как бездна, неисходный, Не знаешь ты, куда тот путь ведет,— Но ты пошла — что б ни было — вперед!

27

Светлеет небо… близок час рассвета, А всё моя красотка у окна… Склонившись головой, полураздета, Полусидит, полулежит она, Чего-то ждет… Но ожиданье это Обмануто… Она тоски полна, Вот-вот на глазках засверкают слезы, Но нет… смежает сон их… Снова грезы…

28

И девочке всё грезится о нем, О ком и думать запретили б строго… Герой ее танцклассам всем знаком, Играет в карты, должен очень много… С ним Даша часто видится тайком; Он проезжает этою дорогой В извозчичьей коляске на лихих, Немного пьян — но вечно мимо них.

29

Андрей Петрович… но о нем потом… Семнадцать лет моей шалунье было, Родительский ей страшно скучен дом, В ней сердце жизни да любви просило, Рвалось на волю… Вечно мать с чулком, Мораль с известной властию и силой; Столоначальник, скучный, как жених, Который никогда не ездит на лихих.

30

И в будущем всё то же, вечно то же, Всё преферанс в копейку серебром, Всё так на настоящее похоже — Так страшно глупо смотрит целый дом. Нет, нет, не создана она, мой боже! К тому, что многим кажется добром, И не бывать ей верною подругой… Притом уже она просвещена подругой.

31

От наставлений матушки не раз, От этой жизни праздной и унылой С подругою она тайком в танцкласс Зимою ездила… Подруге было Лет двадцать… Даже не в урочный час Они домой являлись. Но сходило Всё это с рук. Умела веру дать В сердечной простоте всему старушка мать.

32

Жених-столоначальник глуповато Смотрел на всё: он был совсем готовый муж, Чуждался сильно всякого разврата, Особенно карманного, к тому ж Доверчивостью был он одарен богато, Носил в себе одну из допотопных душ И, несмотря на то, что родился в столице, Невинностью подобен был девице.

33

Поутру, вставши, пил он скверный чай, Смотрел в окно, погоду замечая, И собирался к должности, там рай И ад свой весь прескромно заключая. Но пред уходом в свой обетованный край Он в книжке отмечал, «что будет кушать чаю Такой-то у него», и книжку клал; Потом: «со сливками» — подумав, прибавлял.