Одна беременность на двоих
Шрифт:
Теперь же я так же безучастно смотрела на собственное отражение в зеркале над камином и думала что, быть может, она сейчас говорит о своей боли с матерью. Иначе, что им так долго сидеть взаперти? Я прошла на кухню, взяла из вазочки хурму и стала грызть, не порезав на куски. Затем, уставившись на след от зубов на оранжевой мякоти, подумала, что словами мы можем кусаться намного сильнее, чем зубами.
Глава тридцать вторая "Стена лжи"
Вкусовые качества булки не уступали её запаху. Я уминала уже третью, хотя какао не отпила и на половину.
Я жевала и смотрела на абстрактную картину, аляповатую и совершенно не гармонирующую с желтоватым цветом стены. На ней были изображены непонятные синие цветы или что-то ещё из мира флоры — или же то была абстракция выше моего понимания. Я боялась повернуть голову, чтобы не встретиться взглядом с миссис О’Коннер, потому что лбом чувствовала, что та смотрит на меня.
— Тебе нравится?
Я вздрогнула от звука её голоса и недоуменно сощурилась на неё, потому что глаза, долго смотревшие на яркие цвета картины, вдруг начали слезиться.
— Эту картину Аманда нарисовала в десятом классе на первом курсе живописи. Вот уже пять лет она здесь висит.
— Пора снять, — буркнула Аманда.
— Но ведь ты ничего больше не нарисовала для меня.
— Если я завтра нарисую, ты эту наконец выкинешь? — сказала Аманда с вызовом.
Мать её кивнула и, отхлебнув какао, добавила:
— Съешь хотя бы булку. За обедом ты ни к чему не притронулась.
— Понимаешь, мам…
Дальше можно было уже не слушать и спокойно жевать четвёртую булку. Я съела всё, что предложила мать Аманды, потому что, во-первых, была жутко голодной, а, во-вторых, я не верю, что что-то может случиться от одного супа из банки и картофельного пюре из порошка. Да мы всё детство так ели и не умерли! Но то была Аманда. Ещё в прошлом году она стала исключать из нашего меню готовые блюда после курса по правильному питанию, на который она зачем-то записалась в университете, а с беременностью её страсть к истинно домашней еде выросла в геометрической прогрессии. Но ради матери, ради первого дня дома можно было пожертвовать своими принципами или хотя бы не смотреть на меня с осуждением. Но до Аманды это не доходило.
— Я же не знала, что ты… — прервала её растерянная мать и не смогла произнести слово, которое комом стояло у неё в горле вот уже два часа. — И что ты теперь ешь?
— Нормальную домашнюю еду, — грубо ответила дочь.
— Сама готовишь, неужели? И вообще ещё летом моя готовка тебя устраивала.
— Не устраивала, но я терпела, а сейчас есть кто-то поважнее моего терпения. А готовит в основном Кейти.
Мать посмотрела на меня с удивлением, и я поспешила спрятать глаза в чашку. Конечно, я готовлю, потому что Аманда терпеть не может плиту. Все её блюда прекрасно бы вписались в меню по сыроедению. У меня, конечно, имелся трёхгодичный кулинарный опыт, который пришлось приобрести после смерти матери, но всё же последний год я штудировала кулинарные сайты один за другим — наверное, с таким же безумством, как
— Так давай съездим в магазин и купим, что надо.
— Мы сами съездим, — ответила Аманда, пока я решала, от кого ждут ответ.
Мать снова отпила какао и поджала губы. Мне её стало немного жаль. Я не понимала, почему Аманда грубит. Когда мы только подъехали к дому и пошли вдоль украшенной светящимися рождественскими леденцами дорожке к парадной двери, на которой висел еловый венок с посеребренными шишками, мне на мгновение показалось, что Аманда сейчас расплачется от счастья или страха, от всех чувств понемногу, наверное. Она специально нацепила куртку, чтобы мать сразу не увидела живот. Кто первый кого обнял, я не поняла, так быстро обе женщины метнулись друг к другу и замерли чуть ли не на полминуты, после чего хозяйка поздоровалась со мной и пригласила в дом.
Мы слишком долго топтались в холле, и миссис О’Коннер начала нервничать, не понимая причины нашего промедления. На ногах Аманды были «угги», так что шнурков, с которыми можно провозиться минут пять, не было, поэтому она стянула сапоги и сделала вид, что на куртке заело молнию. Она стояла лицом к двери, спиной к матери. Я повесила в стенной шкаф свою куртку, которую от машины несла в руках, и поставила свои сапоги на полку для обуви.
— Мама, у меня для тебя небольшой сюрприз, — услышала я за спиной голос Аманды и, захлопнув дверцу шкафа, обернулась к ней.
Она уже держала куртку в руках, и никакие складки на тунике не могли скрыть большой живот. Последовала немая театральная сцена. Мать её просто смотрела на живот и бесшумно шевелила губами, пытаясь справиться с шоком и подобрать нужные для ответа слова.
— Почему ты мне не сообщила? — наконец сказала она, но я знала, что Аманда проигнорирует вопрос, во всяком случае сейчас он выглядел риторическим. — У тебя же нет страховки, как же ты к врачу ходишь?
— У меня есть страховка от штата и прекрасный врач.
Я отступила от шкафа, чтобы дать Аманде возможность повесить куртку. Она с шумом бросила на пол две пары тапок и так же шумно, возя их по полу, обулась. Я тоже сунула ноги в тапки и стала ждать. Хозяйка, нервно прикрывая рот ладонью правой руки, пригласила меня пройти в гостиную движением левой. Я замерла, не зная, что делать — сесть в кресло, на диван или продолжить стоять вот так, у камина.
— Кейти, садись, — увидев мою нерешительность, сказала хозяйка.
Глаза её нервно бегали от моего растерянного лица к спокойно-мрачному лицу Аманды, которая пыталась улыбаться, что ещё больше придавало лицу сходство с трагической маской древне-греческого театра.
— Аманда, а кто… Я его знаю, или ты нас познакомишь?
Похоже, миссис О’Kоннер наконец сформулировала вопрос, который родился в её голове, конечно же, раньше медицинской страховки.
Аманда опустилась в кресло и сложила руки на коленях, будто прилежная ученица католической школы.
— Мама, я замуж не выхожу, поэтому ни с кем тебя знакомить не буду.
— Что ты хочешь сказать? — хозяйка оперлась о дверной косяк, потому что так и не прошла из залы в гостиную. — Он тебя бросил? Ну почему ты молчишь? Я вообще не понимаю, как ты могла скрыть от меня свою беременность?!