Одна из двух роз

Бенцони Жюльетта

Так считал Саффолк и в десятый раз повторил главное, что лежало у него на сердце. Повторил, потому что с первой же встречи понял: у хрупкой девочки сильный характер.

– Вам придется защищать короля, мадам. Он молод, полон очарования, но слишком мягок и добр. И есть люди, которые этим бесстыдно пользуются.

Милорду уже не нужно было уточнять, кто эти люди. Маргарита знала, что речь идет об одном-единственном Глостере. И она приготовилась встретиться с ним лицом к лицу.

Увидев впервые своего супруга, Маргарита испытала удивительное чувство – что бы и кто бы ни говорил другое – нет, не любовный порыв, ее сердце уже было отдано ее наставнику, но материнскую нежность, готовность помогать и оберегать.

Генриху исполнилось двадцать три года, и по-своему он был очень

красив, красотой болезненной и хрупкой: высокий, тонкий, бледный. Среди крепких коренастых лордов он походил на молодую березу в роще дубов. А если прибавить еще большие мечтательные ласковые глаза… И до чего же грустные! В этих глазах светилась святая душа, исполненная кротости, самозабвения и милосердия. До чего же это был необычный король! Но Маргарита знала его историю, и она такому королю не удивилась. Он родился после смерти отца, рос одиноким ребенком, почти не знал матери… Екатерина слишком быстро встретила свою настоящую любовь, и сын без материнской поддержки одолевал трудную школу умения быть государем. Если бы рядом с ним находился человек благородный, добрый, готовый понять его… Но нет. Его детство было отдано в безжалостные руки опекуна, старого графа Уорика, того самого, кто отправил Жанну д’Арк на костер, яростно ненавидя всех французов. Всеми силами он старался вырвать из сердца мальчика привязанность к матери, называя ее не иначе как мерзкая шлюха и ставя в пример свою собственную мать, Изабеллу Баварскую. Не забывал он напомнить Генриху-подростку, что его дед-француз, Карл VI, был умалишенным. И хотя бы не говорил, что дед с отцовской стороны был болен проказой.

Единственным прибежищем и спасением несчастного ребенка был Господь Бог, и ему захотелось стать монахом, а не носить корону… Но как засветились печальные глаза Генриха, когда к нему подвели ту, что стала его супругой. Ему показалось, что «все плотины, запиравшие его юность, рухнули». В наследнице лотарингских герцогов текла горячая кровь Прованса, и Генрих, взяв ее руку в свою, сразу согрелся. Он понял, что будет любить Маргариту всегда, пока не угаснет в нем дыхание жизни. Пообещала себе и Маргарита сделать все, что только в ее силах, для счастья этого хрупкого юноши, ее супруга. Теперь ей предстояло познакомиться с окружением Генриха, о котором она была наслышана со дня помолвки. Она не забыла долгих бесед с Саффолком в старом замке у большого камина при свете факела. Эти беседы и повлияли на прием, который она оказывала тем, кого ей представляли.

С чудесной детской непосредственностью Маргарита чуть ли не бросилась на шею Генриху Бофорту, кардиналу Уинчестерскому, старику огромного роста с румянцем на щеках ярче кардинальского облачения. Ему было за восемьдесят, но природа наделила его и силой, и бодростью. А вот с разряженным Глостером она поздоровалась сдержанно. Глостеру шло под сорок, у него было красивое лицо, но его портили жестокость и фальшивая улыбка. Ему Маргарита холодно протянула руку для поцелуя.

– Мы рады вас видеть, господин герцог, – вот и все, что она произнесла.

И совершила ошибку – у Глостера не осталось никаких иллюзий. Взгляд, которым он смотрел на Маргариту, говорил откровенно: он воздаст ей по заслугам, она завела себе врага, смертельного, потому что вдобавок еще и так ослепительно красива. Но он не успел и рта раскрыть, а Маргарита уже вернулась к кардиналу. Она знала, что многим он внушает страх безжалостностью и готовностью проливать кровь, но кардинал пожелал ее замужества, и она его не боялась. Саффолк же любил его.

– Добрый мой дядя! Я хочу, чтобы вы видели во мне дочь, а не племянницу.

Кардинал, очарованный и побежденный, расцеловал ее, поздравив себя с правильным выбором. Наконец-то изящество, смех и веселье украсят жилище английских королей, где случилось столько печального.

22 апреля Генрих и Маргарита были обвенчаны в аббатстве Тичфилд, тоже принадлежащем кардиналу и расположенном неподалеку от Уинчестера. Великолепная церемония стала словно зарей новой жизни для только что рожденной пары, сияющей молодостью, и она принесла им счастье, потому что брачная ночь принесла наслаждение им обоим. Генрих не имел большого любовного опыта, но,

влюбленный, он обращался с юной женой очень нежно, ласково и деликатно, что было большой редкостью в те грубые времена. Он сумел разбудить желание в ее созревшем для физической любви теле, и Маргарита испытала блаженство. Она была в восторге от их совместного открытия и чутко отвечала на все желания мужа, тая в себе прихотливый темперамент своего отца и рода Валуа. Генрих проснулся рабом той, кого сделал женой. И с этого дня он передал в ее хорошенькие ручки власть, которой тяготился и которую она с удовольствием взяла.

Когда поутру молодые супруги получали поздравления от двора, кардинал возблагодарил Господа Бога за помощь. От юной пары веяло согласием и счастьем, и этот союз должен был принести долгий мир всему королевству, которое так в нем нуждалось, даже если не все понимали это.

Завоевав короля, Маргарита хотела испробовать власть и над своими подданными. Ей предстояло покорить лондонцев. «Радостное прибытие» в Лондон и венчание там на царство было главным событием в череде свадебных торжеств, которые начались так радостно. Маргарита хотела в этих торжествах забыть странное чувство, похожее на упрек или раскаяние, оставшееся у нее после брачной ночи. Поначалу она опасалась грубости, обыкновенной спутницы супружеских постелей, но потом с наслаждением отдалась застенчивым ласкам, удваивая их сладость воображением: словно бы расточал их ей другой… Теперь она хотела обожания толпы, которое во много раз увеличило бы ее супружеское счастье.

– Тогда-то я и узнаю, что значит быть королевой, – говорила Маргарита своей фрейлине Ализон де ла Гранж, с которой они выросли вместе и которой единственной было позволено остаться с ней. – Меня уверили, что народ любит своего короля, и если я сделаю его счастливым, он будет мне благодарен и полюбит меня.

К своему сожалению, она узнала, что придется набраться терпения и подождать еще месяц. Лондон хотел украсить себя и как следует подготовиться к торжествам. К тому же из-за бури и у королевы не было достойных нарядов, которые предстояло сшить. На самом деле – но никто не посмел бы сказать об этом королеве – дело было в парламенте. Парламент не хотел давать денег на торжества в честь женщины, которая не только не привезла никакого богатства, явившись в одной рубашке, и которую предстояло еще одевать!..

Наконец был назначен день приезда в столицу – 28 мая, так что настало время пускаться в путь: Лондон приготовился. День был чудесный, ярко сияло солнце, и повсюду благоухали цветы, какими с большим искусством украшает себя английская весна. Красота радовала глаз. В придорожных тавернах пиво текло рекой, и огромный город – самый большой в Европе в ту пору – походил на поле маргариток. Ими были украшены все дома, они смотрели изо всех окон, все статуи святых украсились гирляндами. В прическах, на шляпах, за поясом, на корсаже – всюду виднелись маргаритки. Так пожелал кардинал Уинчестерский и широко открыл для такого торжественного случая свой кошелек. Однако приезд юной королевы не вызывал энтузиазма, который обещало море маргариток. Ее красота изумляла, поражала, но не больше… Глостер умело воспользовался месяцем, подаренным ему парламентом.

У его посланцев, щедро снабженных золотом, хватило времени, чтобы хорошенько подготовить толпу. Люди шептались между собой, что француженка мало того, что приплыла голышом, но и обойдется стране недешево, потому что в брачном контракте прописаны большие потери английских земель. (А что было бы, узнай Глостер про Мэн?!) Позабыв о своих поражениях и о том, что Франция понемногу теснит их обратно к морю, англичане чувствовали себя обиженными.

Но Генриха IV приветствовали с восторгом. Народ обожал хрупкого молодого человека, которого кое-кто уже называл «святым». Маргарита, не ведающая низкого чувства зависти, радовалась популярности мужа и, чтобы не огорчать его, прятала собственную печаль, хотя слезы наворачивались у нее на глаза. Она их сдерживала, хотя одна слезинка все же скатилась у нее по щеке. Ехавший рядом Саффолк, внимательно следивший за молодой четой, не мог ее не заметить. Заметил и пришел в неописуемую ярость. В один миг он подскакал к кардиналу Бофорту.