Одна на миллион
Шрифт:
— Брось! Пока ты придумаешь другой, я уже усну.
— Окей, — протянул Никита. Он перевернулся на бок лицом ко мне и подпер кулаком щеку. — Ты когда—нибудь была влюблена так сильно, что кроме этого человека никого рядом с собой не представляла? Чтобы только он в фокусе был, знаешь, словно в трубу смотришь, и кроме него для тебя больше никого и ничего не существует?
Вопрос застал меня врасплох, но не потому, что я когда—то любила, и сейчас мне было больно об этом вспоминать, а потому, что мне всегда казалось, что я не способна к подобным
— Нет, — я принялась кусать нижнюю губу и прекратила лишь тогда, когда почувствовала во рту металлический привкус.
Я не знала, что еще сказать, и потому тупо уставилась в потолок. Спустя какое—то время Никита у меня под боком зашевелился, и я глянула на него. Он принял старую позу, подложив руки под голову.
— Я влюблен в одну девушку с того самого момента, как впервые увидел ее в школе. Мне тогда едва исполнилось семь. Казалось бы, о каких чувствах может идти речь, когда в голове нет ничего, кроме игрушек и восторга от случайно услышанного от брата слова на букву “ж”, которое еще рано использовать в речи, а так хочется! — Никита хохотнул, и я тоже ухмыльнулась. — Но когда я ее увидел … Вот ты сегодня увидела мое светопредставление в первый раз, что ты почувствовала? — я помедлила с ответом, и Никита добавил: — Восторг? Восхищение?
— Изумление. В какой—то степени головокружение … Словно кроме этого света больше ничего не существует во всем мире. Даже дышать не хотелось.
— Я чувствую все это каждый раз, когда она входит в помещение.
Никите снова удалось заставить меня прикусить язык, и я просто продолжала смотреть на него, пытаясь понять, правду ли он только что сказал.
— Что? — спросил он, прищурившись, — Чего ты на меня так смотришь? Глупо прозвучало, да?
Я отрицательно покачала головой.
— Нет. Нет, не глупо. Просто странно слышать такие слова от живого человека, а не с экрана очередной романтической комедии.
— Любовь случается, — Никита глубоко вдохнул, прежде чем снова заговорить: — И не только в кино.
— А она, та девушка, в курсе того, что ты ее любишь?
— Не думаю. Она не такая, как другие. Она знает себе цену, она всегда видит проблему и знает ее решение еще до того, как другие успевают вникнуть в суть. Она очень умная и по—настоящему красивая, хоть и сама этого не понимает. Иногда мне кажется, что все испортится, если она узнает о моих чувствах … В том смысле, что я больше не смогу смотреть на неё, не испытывая чувство неловкости.
— А если она тоже тебя любит?
— А если нет?
— То есть, ты предпочитаешь сидеть с выигрышными картами на руках и все равно пасовать?
— Ты предлагаешь мне бросить все и пойти ва—банк?
— Нет! — я подняла руки в оправдательном жесте. — А то потом еще будешь обвинять меня в том, что твое сердце разбито.
Я хотела пошутить, но только тогда, когда слова слетели с моих губ, я поняла, что прозвучало
— Не бойся, — Никита сел. — Не буду.
Он ловко поднялся на ноги, и я сделала тоже самое.
— Не обижайся, — я поджала губы. — Я плохой человек, именно поэтому у меня нет друзей. Не всегда удается держать язык за зубами.
Никита улыбнулся. Теперь его улыбка показалась мне усталой и вымученной, и от этого я почувствовала себя еще хуже.
— Я не из обидчивых, — Никита махнул рукой. — Просто спина затекла. Вроде как твоя очередь задавать вопрос.
Никита присел на ближайшую к нам скамейку, одну из многих расставленных плотными рядами по всему периметру актового зала.
— Не думаю, что это хорошая идея. Вдруг я еще что—нибудь ляпну.
Я подняла с пола Никитину толстовку и положила ее на край сцены. Никогда в жизни я не была такой разговорчивой, как тогда — казалось, словно я проговорила весь свой недельный максимум.
Я притворно зевнула и потянулась.
— Если честно, я бы с удовольствием уже легла спать. Сегодня встала очень рано, и … — я осеклась,поймав себя на мысли, что пытаюсь оправдаться. — Я устала,в общем.
Никита встал и огляделся по сторонам.
— Сдвинем несколько скамеек, будет вместо кровати. За кулисами есть кое—какой реквизит. Можно подложить его, чтобы было не так жестко спать.
— Ладно, — кивнула я, и когда увидела, что Никита собирается мне помощь, выставила руку вперед. — Я справлюсь сама. Спасибо.
Никита сел обратно на скамейку с выражением щенка, которого не пустили на улицу. За кулисами я нашла огромный кусок поролона в виде выпускного колокольчика, спрятанный в самом дальнем углу. Разумеется, Зое на ее последнем звонке подобное старье не нужно, и именно поэтому оно вместе с прочей пыльной мишурой скинуто куда подальше.
Вытащив поролоновый колокольчик вместе со старым костюмом Снегурочки на сцену, я спустилась в зал и принялась сдвигать скамейки. Это удалось мне не без труда — дерево оказалось тяжелым, хоть и выглядело изящно и не массивно. Никита следил за мной все это время — мне не надо было поднимать на него взгляд, чтобы понять это. Разместив колокольчик на скамейках как матрас, а голубую шубу Снегурочки как простынь, я осторожно прилегла. Под голову пришлось подложить собственные ладони — сумка с учебниками оказалась слишком жесткой альтернативой подушке.
— Удобно? — спросил Никита, когда, спустя минут десять я наконец перестала вертеться и более или менее устроилась.
— Могло бы быть и хуже, — перевернувшись лицом к стене и спиной к нему, ответила я.
— Сладких снов.
— Спокойной ночи.
Вскоре я услышала за спиной сначала скрип скамеек, а затем и половиц. Обернувшись, я увидела, как Никита тащит со сцены шубу Деда Мороза. В какой—то момент он остановился на месте, надел ее и погладил себя по невидимой бороде, приговаривая что—то одними губами. Я хихикнула в кулачок, чтобы не привлекать к себе внимание.