Одна на миллион
Шрифт:
Молчание никогда меня не напрягало — я могла сутками делать вид, словно меня больше интересует строение плитки на полу или размер кутикулы на указательном пальце, чем светские беседы с кем бы то ни было. Но в тот момент, сидя на парте и слушая Никиту, мне вдруг захотелось узнать о нём побольше. И я, немного помолчав, поразмыслив и проанализировав возможные вопросы, спросила:
— Какой твой любимый фильм?
Никита смотрел на меня в упор, немного прищурившись словно пытаясь понять, шучу я или нет (хотя, понятное было дело, что нет). Он склонил голову немного вбок, и лишь только после ещё одной
— Лучше спроси меня, какой мой любимый киношный герой.
— Эм. Какой … — я вздохнула, — … твой любимый киношный герой?
— Хм. Сложно сказать.
На этом Никита замолчал. Он в буквальном смысле прикусил язык и принялся листать ноты, стоящие на пюпитре. Я непонимающе развела руками.
— И что это значит?
— Это значит, что мне сложно сказать, — отозвался Никита. На его губах играла улыбка. — Просто этот вопрос, с моей точки зрения, более правильный. Ведь мне может не нравиться фильм, верно? Я могу разносить сюжет в пух и прах, плеваться при виде декораций и накрывать уши ладонями, лишь бы только не слушать отвратительно составленные диалоги, и при этом испытывать такую бешеную симпатию к одному из героев, что буду смотреть, — Никита поднял вверх указательный палец, — а может даже и пересматривать этот фильм.
Я кивнула со знанием дела, хоть и с трудом могла согласиться с данной точкой зрения.
— Не знаю, в общем, — протянул Никита.
— Ладно, проехали.
— Это сложно так с ходу сказать.
— Я поняла тебя. Закрыли тему.
Никита снова перевёл взгляд на меня и ухмыльнулся. Мне начинала надоедать эта игра — каждый раз, когда я говорила что—то, или же когда в нашем разговоре повисала пауза, он смотрел на меня как на маленькую девочку и кривил губы в ухмылке. Он делал это не со злобой или чувством превосходства, скорее, совершенно наоборот, но всё равно мне хотелось вмазать ему по лицу нотной тетрадью.
— А у тебя есть любимый фильм?
— Ага, — ответила я, а потом, после некоторого колебания, добавила: — “Отец невесты”, часть вторая. И это очень забавно, потому что у меня нет отца. То есть, он, конечно, есть, просто он бросил нас с мамой и сейчас живёт заграницей. Мама говорит, что где—то между Грецией и Преисподней.
Мама со всеми была немного груба, но отец был единственным, кого она действительно ненавидела всеми фибрами души. К слову, в этом и состояла главная моя проблема: я была слишком на него похожа. Я часто слышала, как она разговаривала об этом со своим дружком: “Этот её отцовский характер сводит меня с ума!” — она орала во весь голос, хоть и наверняка не хотела, чтобы я это слышала.
И тут я заметила, что Никиту моя шутка не рассмешила. Ещё несколько секунд мне понадобилось для того, чтобы вспомнить, что у Никиты действительно нет отца. “Потому что он умер,безмозглая ты дура!”.
И вдруг Никита улыбнулся правым уголком рта.
— Мне нравится смотреть, как твоё лицо краснеет, когда ты понимаешь, что сморозила очередную глупость.
В таких ситуациях моё лицо не просто краснело — оно покрывалось пятнами, и я начинала походить на дешёвого клоуна из бродячего цирка. Никита встал и стянул с себя толстовку — я поймала себя на том, что слишком внимательно разглядывала его предплечья. Я знала, что
Водород.
Гелий.
Литий.
Бериллий.
Никите так идёт эта синяя футболка.
Бор.
Углерод.
Азот
Почему он смотрит на меня так странно?
— Что? — наконец проговорила я, когда краска сошла с лица.
— Ничего, — спокойно ответил Никита.
Он подошёл ко мне и, когда между нами едва ли осталось больше четверти метра, сделал шаг в сторону и оказался по правое плечо. Никита облокотился на стол и сложил руки на груди. Не знаю, сколько времени он молчал — просто смотрел перед собой в одну точку, и лишь его грудная клетка опускалась и поднималась на каждом вдохе и выдохе. А затем он вдруг заговорил:
— Они погибли.
Я:
— Что?
Он:
— Мои родители.
Я:
— Мне очень жаль.
Он:
— Автомобильная катастрофа. Удивительно, сколько боли и горя может принести один дурацкий выключенный поворотник.
Я:
— Мне правда очень жаль.
Я не сталкивалась со смертью лицом к лицу — умирали разве что прабабушки и прадедушки, которых я никогда не видела. Мне было сложно представить, что испытываешь, когда понимаешь, что тех, кто ещё вчера обнимал тебя за плечи, больше нет.
И я прошептала:
— Всё будет хорошо.
Никита не сказал ничего. Он лишь кивнул и взглянул на меня так, как ещё никто и никогда на меня не смотрел — словно я могу исправить то, что давно было сломано.
И я подумала: Нужно что—то сделать.
А затем отметила: Что—нибудь из Никитиного списка
Я соскочила со стола, схватила Никитину толстовку и кинула её точно хозяину в грудь.
— Собирайся.
— Что? Куда? — Никита непонимающе хлопал ресницами.
— Идём, — я развернулась и с видом несокрушимого воина направилась прочь из кабинета, — Я покажу тебе, что, согласно спортивной терминологии, называется “надрать сопернику задницу”.
Никита стоял посреди огромного спортивного зала, скрючившись, словно вопросительный знак, и смеялся, наверное, уже минут десять. В паре шагов от него я отбивала баскетбольный мяч от пола, раздумывая о том, что иногда столкновение чужих лиц и сферических предметов бывает уместно или даже желательно.
Но это был не тот случай. Несмотря на то, что смеялся Никита надо мной, а, если быть точнее, над тем, как я сначала залезала на козла, а потом пыталась с него слезть, миссия моя была выполнена — я попала в глупое положение, а Никита улыбнулся.
— Лучше отдай мне мяч, — попросил он, всё ещё давясь от смеха.
Я отрицательно мотнула головой.
— Первое правило уличного баскетбола, — заговорила я, хотя, что уж врать, я а) в баскетбол никогда не играла, б) в уличный тем более и в)правила эти придумывала на ходу. — Хочешь получить мяч: отбери. Его нужно заслужить.
Никита злобно взглянул на меня.
— Ты уверена, что хочешь этого? — он стянул с себя толстовку и кинул её на пол — при ударе она прогремела на весь зал лежащими в кармане ключами. — Я вдвое сильнее тебя, плюс на голову выше.