Одна, но пламенная страсть
Шрифт:
– Сами езжайте!
– Нет, мне никак нельзя. Раз такой старичок-грибок прибыл, значит, эта коллекция особо стоящая.
– Не поеду! – решительно отказала Алла. – Такая даль!
– Какая даль? – изумился старичок. – Километров, я думаю, двести!
Эдуард внес поправку:
– Если по шоссе, то сто пятьдесят восемь.
– Не поеду ни за что! – повторила Алла.
… Поезд отошел от Киевского вокзала утром, без четверти девять. За окном старательно, густо валил снег. Алла пыталась вспомнить стихи, которые учила в детском саду и по маминому приказу безропотно
«Было все белым-бело».
Алла мучительно напрягала память и злилась сама на себя, ранний склероз, потом вдруг отчетливо вспомнила:
«В чистом поле, в белом поле было все белым-бело, потому что это поле белым снегом замело».
На душе стало легче. Поезд резво бежал в белой круговерти и через четыре часа примчался в старинный город Калугу.
Алла легко отыскала нужную улицу, дом, квартиру. Отворила старушка, божий одуванчик в кружевном переднике поверх чистенького ситцевого платья.
Алла выдала обворожительную улыбку:
– Добрый день, Александра Александровна, я от Игната Павловича!
Игнат Павлович – друг Вострохвостова, его имя должно было служить паролем для деловых переговоров. Старушка подозрительно оглядела Аллу:
– Поздно Игнат засуетился, опоздал Игнат. Продана коллекция!
Алла извинилась и ушла. От того, что теперь не нужно смотреть марки, проверять, определять цену, торговаться, Алла почувствовала облегчение. И в голове опять замелькало: «В чистом поле, в белом поле…» От стихов нельзя было отвязаться, ну и пусть.
Старушка же вернулась в комнату и сказала раскормленному пестрому коту, который глядел на хозяйку прищуренными зелеными глазами:
– Игнат не на такую напал. Этот Игнат жулик, в Москве все жулики. Я мою коллекцию только иностранцу продам за их настоящие деньги, понял?
Кот, очевидно, понял, потому что ничего не сказал. А молчание – знак согласия.
На улице снег больше не падал. Солнышко показалось. Погода стояла удачная, и Аллу потянуло… Нет, Алла заранее знала, что ее туда потянет. Зачем? Разве издалека взглянуть, что за жена у Эдуарда. Алла добралась до Поля Свободы, номер дома она знала – четыре.
Вот он, номер четыре. Вышла из него женщина. Сколько ей? Никак не меньше пятидесяти. Нет, не она. Алла вроде небрежно прогуливалась по другой стороне улицы. На языке разведчиков это называется – вести наружное наблюдение. Алла вела. Вот мужчина открыл дверь, придержал, потому что вез сумку на колесиках, втолкнул ее внутрь и исчез в доме вместе с сумкой. Кто-то входил, выходил. Алла, хоть прежде и решила ждать до победного, намеревалась уже уйти, ноги стали подмерзать, как вдруг из дому показалась женщина – стройная, в спортивной куртке и спортивной же вязаной шапочке. Она вела за руку девочку лет семи, не больше, улыбалась ей, и при улыбке на лице жены Эдуарда – Алла не сомневалась, что это именно так, – на лице появлялись веселые ямочки. Первый Аллин муж называл подобные ямочки «сексуальным сигналом». Алла вынуждена была признать, что ее соперница – женщина классная. Но вот то, что у Эдуарда имеется дочь, – явилось для Аллы ударом. Жену можно бросить, не проблема, а дочь оставить – это уже вопрос вопросов. Сам Эдуард про дочь не говорил никогда – прохвост, подумала Алла. А может, и не прохвост,
Жена оставила девочку во дворе поиграть, подышать свежим воздухом, а сама ушла куда-то быстрым шагом, наверное, за покупками, потому что в руке у нее был пластиковый пакет с нарисованными па нем яркими рыбами.
Алла пересекла улицу и во дворе осторожно приблизилась к девочке, которая рисовала по снегу прутиком.
– Здравствуй. Тебя как звать?
– Мама не разрешает мне разговаривать с незнакомыми! – ответила девочка. – Вы можете меня похитить, а потом требовать выкуп. Звать меня Катя.
– Я не буду тебя похищать, честное слово. Я с твоим папой знакома, его зовут Эдуардом.
– От того, что вы знакомы с папой, – по-взрослому продолжал ребенок, – еще не значит, что я стану с вами знакомиться. Папа охраняет в Москве важный государственный объект. Какой – не скажу, это большой секрет.
– А мама? – тихо спросила Алла.
– Вам-то какое дело? – Девочка была отлично проинструктирована. – Вы хотите все разузнать, чтобы потом обчистить нашу квартиру?
– Разве я похожа на разбойницу? – улыбнулась Алла.
– Похожа! – кивнула Катя. – Вы все на лицо симпатичные, но это обман. Мама ушла купить муку, у нас мука кончилась. Если вы сейчас же не уйдете – я вызову милицию, и вас скрутят! А мама у меня тоже очень сильная – она кандидат в мастера спорта по восточным единоборствам. Она вам как даст ногой!
Алла полезла в сумку:
– Конфету хочешь?
– Нет! – твердо отказалась Катя. – Конфета, может, отравленная!
– Всего тебе хорошего, Катя! – Алла повернулась и пошла прочь.
Настроение у Аллы стало подавленным. Надо же – дочь, что за невезуха! И дочка умненькая. Красивенькая. Внешне, как говорится, вылитый отец. Во всем виноват проклятый Вострохвостов, именно он! Вот такой неожиданный поворот приняли Аллины мысли: не придумал бы он эту поездку в Калугу, жила бы она себе спокойно и счастливо. Все! Она завязывает с проклятыми марками. Точка и восклицательный знак!
Так впрямую и рубанула Вострохвостову, ошеломив его по понятной причине – он терял небольшой, но постоянный доход. Так и Эдуарду объявила:
– Про марки забудь, видеть их больше не хочу! Пусть лежат себе в шкафу, как лежали сто лет, есть не просят. Мы уже не партнеры по бизнесу. Ты меня перестанешь любить?
– Нет! – четко произнес Эдуард. – С тобой в постели я как в невесомости, при чем тут марки?
– Как в невесомости – это хорошо?
– В космосе – не знаю, не был. А на земле – очень хорошо, отлично!
– Я твою дочь видела… – Алла не умела ничего таить в себе.
– Мировая дочь, верно? – широко улыбнулся Эдуард.
– Мировая! – согласилась Алла.
Эдуард поднял ее на руки:
– Выбрось из головы и думай только про меня, лады, и с песнями?
– Лады! – ответила Алла и снова стала счастливой. – И с песнями!
Жизнь пошла привычная, хорошая жизнь. Однажды Алла прогуляла Фому, вернулась с ним домой, вытерла ему лапы, – Фома был приучен к подобной процедуре, сопротивления не оказывал, одну за другой послушно поднимал все четыре мохнатых лапы, – как вдруг Фома задрал кверху морду и завыл. Протяжно завыл, отчаянно.