Одна ночь
Шрифт:
– То,'что Эдит осталась в Ленинграде, от меня не зависело, - возразил Маркус.
– Я ее не оставлял.
– И тут же почувствовал фальшь в своих словах.
– Это, наверно, и от нее не зависело.
– Может быть. Но не от меня - уж точно.
– Она бы с радостью пошла с нами. Мне казалось, что ради вас...
– Почему вы так думаете?
– Боже, какой вы слепой.
Маркус все больше и больше терялся. Он буркнул:
– В военное время человек не волен делать то, что ему хочется.
– Разве всегда непременно нужно отступаться от себя?
–
– В последний вечер Эдит плакала. Я пыталась ее утешить, как она меня всегда утешала.
– Она бы все равно не пошла с нами, если бы я ее и позвал. Даже если бы и хотела пойти ради меня, как
вы сказали...
Произнеся это, Маркус почувствовал себя виноватым в чем-то очень существенном.
– А вы разве не позвали ее?
– Мне и в голову не пришло, - честно признался Маркус и сконфуженно добавил: - Она бы не смогла пойти.
– А вдруг. Может, она как раз и дожидалась вашего слова?
– Даже зная, что она ждет моего слова, я бы все равно не посмел звать ее с собой. И это прозвучало фальшиво.
– Почему?
– Я бы только затруднил ее решение. Разве я должен был это сделать?
.
– Думаю, что да.
– Теперь мой черед спросить - почему?
– Если бы вы позвали - это придало бы ей силы. Пусть на то, чтобы остаться. Это значило бы для нее очень много.
Маркус вздохнул!
– Если вы правы, то я глупец. Дагмар стало жаль его.
Снегопад продолжался. Дорога по-прежнему петляла в высоком ельнике. Теперь, когда они молчали, Мар-кус отчетливо слышал шаги - свои и Дагмар. В самом деле, они шли почти в ногу. Сзади временами слышался говорок. Впереди было тихо, сквозь мерно падавшие хлопья проглядывали две человеческие фигуры. Валге-пеа и боцман Адам. Голосов слышно не была - дело известное, боцман не говорун.
Дагмар снова прервала молчание:
– Эдит не говорила, почему она остается в Ленинграде. Сказала только, что не может поехать с нами.
– И мне ничего не сказала, - заметил Маркус.
– Мне жаль ее. И вас тоже.
– Ну, теперь вы думаете хуже, чем обстоит дело.
– Дай-то бог. От всего сердца желаю.
Дагмар поскользнулась и потеряла равновесие, Маркус поддержал ее.
– Спасибо.
– Наверное, ступили в санный след.
– Постараюсь быть осторожнее.
– Может, вам немного отдохнуть? 'Я остановлю лошадь.
– Из-за меня не стоит. Поверьте, я ходок надежный,
– Это хорошо. Нам придется топать не одну неделю.
– Я бы лучше осталась в Ленинграде.
И снова Маркус вовремя промолчал. Уже вертелось на языке: "А еще лучше в Эстонии". Именно так он уже не раз думал о Дагмар. Вместо этого сказал:
– Посмотрите, какие высокие ели. Макушки сливаются с небом.
– Это оттого, что ночь и снег идет.
– Заснеженная ель - на редкость величавое дерево.
– Вы - дитя города, Маркус согласился:
– Верно, сельский житель воспринимает природу естественнее и глубже, горожанин больше любуется и восхищается. А вы
– Из пригородной деревни. Саку. Мне было восемь лет, когда семья переехала в город. Отец учительствовал, хутора своего не имел.
– Я родился в городе. Мой отец работал в портовых мастерских, три года назад утонул - и воды-то всего по колено было. Разрыв сердца. Да и вы не можете считать себя деревенской; если бы родились в крестьянской семье и оставались в деревне, тогда дело другое. А с восьми лет в городе - по всем статьям городская барышня.
– Я толком и не помню своего деревенского детства. Речка да приземистые сосенки на песчаном выпасе. Насосный колодец, погреб возле дома. И школа, вернее, низкое и полутемное помещение, отец давал уроки трем классам сразу. Куда лучше помню дедушкин и бабушкин хутор, меня туда возили потом каждое лето. Так что все-таки немного деревенская.
– Одних летних каникул мало. Я тоже провел как-то лето в деревне, но ощущением деревенского, жителя не проникся. Большой лес действует на меня, как храм, - возникает чувство торжественности.
– Скажите, вы плакали когда-нибудь при виде падающего дерева? А я плакала. Это самое печальное воспоминание моего детства. Росли возле молодого сосняка три высокие сосны. В учебнике природоведения была картинка с такими соснами и подпись: "Корабельные сосны". Тогда я еще ничего не знала о борьбе сосен за свое существование, мне казалось, что все молодые сосенки - это их дети. Но однажды сосны срубили, я видела, как валилась последняя сосна, и рыдала как безумная. На мужиков, которые спилили их, смотрела как на душегубов.
– Признаюсь, что я тоже недели две в'алил деревья, зарабатывал на карманные расходы. Однажды в зимние каникулы.
– Вы пилили другие деревья. Если бы вы срубили мои сосны, я бы и сейчас боялась вас.
– Спасибо всевышнему, что вы жили уже в городе, когда я подрабатывал в лесу.
– Какие вы пилили деревья?
– Разные. Лес попался дрянной. Думал, сорву куш, а принес всего четырнадцать крон.
Постепенно разговор иссяк. Какое-то время шли рядышком молча. Одежда уже покрылась толстым слоем снега. Идти по заваленной снегом дороге становилось все труднее. Полозья оставляли за собой глубокую колею.
Маркус не вынес молчания.
– Пойду все-таки остановлю лошадь!
– воскликнул он с деланным оживлением и прибавил шагу.
– Я совсем не устала, - крикнула Дагмар вдогонку. Маркус оглянулся.
– Лошадь все равно придется задержать. А то Яннус сильно отстал.
И исчез за пеленой снега, оставив за собой широкие следы.
Дагмар проводила его взглядом. Порой ей казалось, что Маркус что-то скрывает от нее. Что знает о Бенно гораздо больше. Только не осмеливается сказать, что с ним случилось. Может, Бенно нет в живых? В такие минуты Дагмар думала, что неведение - хуже любой правды. Когда Маркус сказал, что плохое надо представлять хорошим, Дагмар затаилась в ожидании. Ей показалось, что Маркус собирается говорить о Бенно. Однако он перевел разговор на общие темы.