Одна откровенная ночь
Шрифт:
— Миллер, — выдыхаю, утыкаясь лицом в его шею, больше не в состоянии удержать себя на нем.
— Не прячь от меня лицо, Оливия, — предупреждает он, — покажи мне его.
Я тяжело дышу, облизывая и покусывая его горло, щетина царапает вспотевшее лицо.
— Не могу.
Его искусное поклонение всегда оставляет меня не у дел.
— Для меня — можешь. Покажи лицо, — резко приказывает он, сопровождая слова толчком бедер.
От внезапного глубокого проникновения я вскрикиваю и вновь поднимаюсь.
— Почему? — восклицаю, разочарованная и
— Потому что могу.
Он переворачивает меня на спину и снова входит, вскрикивая от удовольствия. Темп движений ускоряется, как и сила толчков. В последние недели мы грубее занимаемся любовью. Словно Миллера озарила мысль, что если он возьмет меня немного агрессивней, это не сделает близость менее благоговейной. Она так и останется занятием любовью. Я к нему прикасаюсь, целую его; он отвечает взаимностью, непрерывно говорит слова нежности, будто убеждая себя и меня, что держит все под контролем. В этом нет необходимости. Я доверяю ему свое тело, так же, как и любовь.
Схватив мои запястья, Миллер крепко удерживает их над головой, расположившись на загорелых предплечьях и предоставляя обзор на четко очерченные мышцы торса. Его зубы крепко сжаты, но я все еще ощущаю слабый отзвук победы. Он счастлив. В восторге от моего отчаянного вожделения к нему. По отношению ко мне он чувствует то же самое. Поднимаю бедра навстречу его толчкам, и от его непрекращающихся ударов наши центры сталкиваются снова и снова.
— Ты сжимаешься вокруг меня, сладкая девочка, — констатирует он, а непослушный локон на его лбу подпрыгивает при каждом движении. Под натиском накапливающегося внутри давления подергиваются все нервные окончания. Я отчаянно пытаюсь продлить восхитительное зрелище: нависшего надо мной мужчину, мокрого, с выражением такого наслаждения на лице, что его можно спутать с болью.
— Миллер! — выкрикиваю я, в безумии качая головой, но не отводя от него взгляда. — Пожалуйста.
— Пожалуйста что? Ты хочешь кончить?
— Да! — Я открываю рот, и втягиваю воздух, когда он стремительно обрушивается на меня, прижимая к постели.
— Нет!
Не знаю, чего хочу. Балансирую на грани: в попытке оттянуть неизбежное удовольствие, стараясь удержаться в холодном одиночестве.
Миллер стонет, опуская подбородок на грудь, ослабляя яростную хватку и освобождая мои запястья, а я обхватываю его плечи. Впиваюсь в них ногтями. Сильно.
— Черт! — рычит он, еще больше увеличивая темп. Никогда еще он не вел себя настолько грубо, но среди неземного удовольствия нет места беспокойству по этому поводу. В отличие от меня он не причиняет вреда. Мои пальцы начинают ныть от боли.
Я выпаливаю поток ругательств, наслаждаясь его тяжестью, пока Миллер резко не останавливается. Чувствую, как он увеличивается внутри меня, затем медленно отступает назад и со стоном плавно и неторопливо толкается вперед, отправляя нас в омут неописуемых, невероятных ощущений.
Я оглушена
— Скажи, что я не причинил тебе боль. — Он несколько мгновений поклоняется моим губам, нежно покусывая их и каждый раз отстраняясь. Его руки повсюду: поглаживают, скользят, исследуют.
Я закрываю глаза на удовлетворенном вздохе и наслаждаюсь нежной заботой, улыбаюсь и собираю оставшиеся силы, чтобы обнять его и наполнить уверенностью.
— Нет, не причинил.
Он лежит на мне всем телом, но я не желаю лишаться этой тяжести. Мы связаны… повсюду.
Делаю глубокий вдох.
— Я люблю тебя, Миллер Харт.
Он медленно приподнимается, встречаясь со мной взглядом. Его глаза сияют, уголки красивых губ приподняты.
— Я принимаю твою любовь.
Тщетно пытаюсь раздраженно сощуриться, но лишь зеркально отражаю его веселье. Невозможно злиться на Миллера, когда он охотно делится столь редкой улыбкой, особенно в последние дни.
— Ты такой проныра.
— А ты, Оливия Тейлор, божественное благословение.
— Или одержимость.
— Одно и то же, — шепчет Миллер. — Во всяком случае, в моем мире.
Он поочередно целует мои веки, прежде чем приподнять бедра и выскользнуть из меня, усаживаясь на пятки. Удовлетворение растекается по венам и меня наполняет умиротворение, когда он устраивает меня на коленях, заставляя обнять себя ногами. Простыни валяются в беспорядке вокруг нас, но Миллер ни капли не обеспокоен.
— Тут ужасный бардак, — замечаю с дразнящей улыбкой, пока он приводит в порядок мои волосы, затем ведет ладонями вниз по рукам и берет меня за кисти.
— Навязчивое желание удержать тебя в постели сильнее необходимости привести простыни в порядок.
Моя улыбка превращается в широкую ухмылку.
— Неужели, мистер Харт, вы только что признали, что у вас есть навязчивые желания?
Он наклоняет голову. Я сгибаю руку, а когда он нехотя отпускает конечность, убираю непослушный локон с его влажного лба.
— Ты, возможно, что-то напутала, — отвечает Миллер, очень сдержанно, без тени улыбки в голосе.
Замираю в нерешительности и пристально смотрю на него, пытаясь найти милую ямочку на щеке. Ее нигде не видно, и я вопросительно смотрю на мужчину, пытаясь понять, признает ли он, наконец, насколько сильно страдает от ОКР.
— Возможно, — говорит он, сохраняя невозмутимое выражение лица.
Я хватаю ртом воздух и толкаю его, тем самым вынуждая издать нежный смешок. Вид веселящегося Миллера никогда не перестанет очаровывать. Безусловно, это самое прекрасное зрелище в мире, не только в моем, но и во всем мире. Лично у меня никаких сомнений.