Одна откровенная ночь
Шрифт:
— Сладкая девочка? — Он с недоверием смотрит на меня — Ты совсем не сладкая девочка, Оливия. Прямо сейчас ты как чертов дьявол! Зачем… что за… о, господи, посмотри на это! — Он машет рукой, а затем опускает локти на стол и прячет лицо в ладонях. — Я не в силах смотреть.
— Теперь я смогу накрыть на стол так, как тебе нравится. — Я избегаю произносить «как тебе надо». Вот, как ему нужно. — Это меньшее из двух зол. — Протянув руку, беру его ладонь так, что голова у него остается без поддержки, и ему приходится взглянуть на меня. — Либо я постоянно все порчу, либо ты просто привыкаешь
— Ты здесь единственное зло, Оливия. Только ты.
— Воспринимай это, как искусство.
Миллер фыркает от подобного предложения и перемещает мою хватку так, что теперь он держит меня.
— Это просто чертов бардак, вот что это такое.
Я ссутуливаюсь в кресле и замечаю, как он угрюмо наблюдает за мной краем глаза. Из-за стола?
— Его можно заменить?
— Да, — ворчит он, — чертовски хорошая работа, кстати. Разве ты не согласна?
— Ну, меня нельзя заменить, и я не собираюсь проводить с тобой жизнь, постоянно беспокоясь, на правильное ли место поставила дурацкую тарелку.
Он отстраняется из-за моей дерзости, но в конце концов! Я и так долго мирилась с его обсессивными привычками. Да, он немного расслабился, но все еще есть с чем работать, и пока отказывается открыто признавать, что страдает от обсессивно-компульсивного расстройства, и наотрез отказывается идти к врачу, Миллеру придется привыкнуть к моему способу помощи ему. И в тоже время помощи себе.
— Не такое уж большое потрясение. — Как и всегда, он пытается вести себя безразлично.
— Правда? — смеюсь я — Миллер, твой мир на данный момент испытывает землетрясение эпических масштабов! — Он едва не рычит, усугубляя мое веселье. — А теперь, — встаю и высвобождаю свою руку, — ты будешь завтракать или откажешься, потому что не видел, что я готовлю так, как нравится тебе?
— Совсем необязательно дерзить.
— Обязательно. — Оставляю ворчуна за столом, чтобы взять миску с расплавленным шоколадом, и слышу, как он бормочет и поднимает посуду. — Ох, — выдыхаю, глядя в чашу, содержимое которой не похоже на ту восхитительную лужицу темного шоколада, приготовленную Миллером.
Взяв деревянную ложку, я слегка тыкаю, а затем выпускаю из рук, когда ее начинает засасывать в полутвердую слизь. Поджимаю губы, когда тело буквально вспыхивает, и понимаю: это потому, что он идет сюда, чтобы посмотреть. Его теплая грудь касается моей спины, а подбородок опускается мне на плечо.
— У меня есть просьба, — говорит мне прямо в ухо, отчего мое плечо поднимается, а голова прижимается к его лицу в тщетной попытке остановить покалывание, которое начинает расползаться по телу.
— Какая? — Снова беру ложку и пытаюсь размешать.
— Пожалуйста, не заставляй меня это есть.
Я вся словно сдуваюсь, а покалывание сменяется разочарованием.
— Что я сделала не так?
Ложку забирают из моей руки и оставляют лежать в миске, а затем поворачивают меня в своих объятиях. Беспокойство моментально исчезает. Теперь потешаются с меня.
— Ты
Я действительно безнадежна. Осознаю глупость своего поступка, учитывая испорченный в процессе стол, но я хотела сделать эту мелочь, потому что в мире Миллера это не такая уж и мелочь.
— Прости меня, — вздыхаю я, прижимаясь лбом к его груди.
— Ты прощена. — Он обвивает руки вокруг моей спины, губами прижимаясь к макушке. — Давай пропустим сегодня завтрак?
— Ладно.
— Давай побудем овощами. Весь день. А потом устроим поздний завтрак.
Я съёживаюсь. Знала ведь, что таким будет его план. Запереться на все замки, чтобы защитить меня от его мира. Это невозможно, не в день, когда Нан возвращается домой.
— Я забираю Нан из больницы в четыре.
— Я заберу ее, — предлагает он, и я уверена в его намерениях. Никогда не стану скрываться от Нан, — и привезу сюда.
— Мы это уже обсуждали. Ей нужно находиться в собственном доме, в собственной кровати, где все вокруг знакомо. Ей здесь не понравится. — Я вырываюсь и выхожу из кухни, не давая возможности ему даже попытаться меня уговорить. Это пустая трата времени, которая лишь приведет к скандалу. После прошлой ночи я думаю, он будет невыносимо защищать меня.
— Что здесь не так? — оскорбленно спрашивает он.
Резко разворачиваюсь, немного злясь, что он может так глупить, когда дело касается Нан.
— Потому что это не дом! — выплевываю я. Где-то в глубине души мне любопытно, Миллер действительно хочет, чтобы я загрязняла его квартиру или так отчаянно желает уберечь меня от вреда, что даже постарается терпеть постоянное присутствие меня и Нан.
Боль появляется немедленно, и я захлопываю рот прежде, чем снова повернуть нож.
— Понятно, — холодно говорит он.
— Миллер, я…
— Нет, все в порядке. — Он проходит мимо, стараясь не прикасаться ко мне. Ощущаю себя полной сволочью и, привалившись спиной к стене, смотрю на высокие потолки. Я задела его чувства. Он ведь пытается помочь. Беспокоится обо мне, а я веду себя как последняя стерва.
Подняв руку и ущипнув себя за переносицу, вздыхаю от разочарования и иду за ним.
— Миллер, — зову я, глядя, как его спина исчезает в спальне, — Миллер, я не хотела тебя обидеть.
Когда я вхожу, он грубо и неуклюже пытается натянуть свою простынь на место.
— Я сказал, что все в порядке.
— Ясно, — вздыхаю, и руки безжизненно опускаются по бокам. Я бы подошла и помогла ему — знак примирения в форме уборки в стиле Миллера — но понимаю, что только сильнее рассержу его, сделав что-то не так.
— Ты не хочешь жить здесь. — Он взбивает подушки и осторожно проводит ладонями по их верху. — Я принимаю это. Мне не нравится, но я принимаю. — Он практически швыряет шелковое покрывало на кровать, а затем начинает натягивать и двигать его в нужное положение. Я молча наблюдаю, немного удивленная его по-детски невыносимым поведением. Миллер в бешенстве. Не злой и не похоже, что на грани психоза, просто пренебрежителен.