Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
— Пока, — собираюсь положить трубку.
— Ой, Ливи?
— Да?
— Потискай за меня его булки.
— Бабушка! — выдохнув, слышу, как она хихикает, сбрасывая звонок, оставляя меня поражаться ее наглому комментарию. Грязная распутница! Только я собираюсь недовольно бросить телефон на стол, как взгляд привлекает значок конвертика, что говорит входящем сообщении. Я уже знаю, от кого оно. Открываю его, отчаянно желая и этот телефон бросить в стену.
С удовольствием выслушаю рассказ о событиях прошлого вечера. Уильям
Он хочет, чтобы я отчиталась?
В спешке собираю его одежду, удерживая локтем, а потом бегу в его комнату, по дороге изо всех сил стараясь все разгладить и свернуть. Подхожу к его гардеробу, удостоверяясь, чтобы все было на своих местах — костюм, брюки и жилетка на вешалках, рубашка, носки и боксеры в корзине для белья, галстук на стеллаже с галстуками. А потом убираю свое платье и туфли в нижний ящик комода в его спальне. Собираюсь уже уходить, когда замечаю, что постель тоже в жутком беспорядке, так что добрых десять минут провожу в борьбе с простынями, пытаясь привести постель в ее первоначальное совершенное состояние. Он проспал всю ночь без мучающих его мыслей или снов относительно ненадлежащего порядка. Я не хочу, чтобы он впал в панику, все это исправляя. Тихонько крадусь обратно в студию, забираюсь под одеяла, осторожно устраиваюсь так, чтобы его не побеспокоить… и визжу, когда Миллер хватает меня за талию и перетаскивает прямо на себя. Нет ни секунды, чтобы сориентироваться. Он поднимает меня и несет в спальню, кидает на постель, нисколько не заботясь о том, что я только что привела ее в идеальное состояние. Ну, или не совсем идеальное по стандартам Миллера.
— Миллер! — он нависает надо мной, крепко держа за запястья, я абсолютно дезориентирована, нос щекочут его темные пряди. — Ты что творишь? — я слишком шокирована нехарактерным ему поведением, чтобы смеяться.
— Задержи эту мысль, — шепчет он мне в шею, раздвигая мои ноги и устраиваясь между ними. Кожу на шее вдруг обдает жаром и влагой, тому виной его язык. — Как себя чувствуешь с утра? — он кусает и посасывает кожу вдоль горла, отчего я онемеваю, прижимаясь к его бедрам.
— Идеально, — отвечаю тихо, потому что так и есть. Руки сами находят его плечи и сильно сжимают их, пока он, кажется, вечность боготворит мою шею. Не хочу идти на работу. Хочу поступить так, как однажды предлагал Миллер: запереть дверь и остаться с ним здесь навсегда. Он в исключительно хорошем расположении духа, резкого мужчины нет в поле зрения. Я именно там, где должна быть, и Миллер тоже, телом и душой.
Перед глазами появляется
— Я рад, что ты здесь, — он быстро целует меня в губы. — Рад, что нашел тебя, рад, что ты моя привычка, и рад, что мы бесповоротно друг другом очарованы.
— Я тоже, — шепчу.
В его глазах виден блеск, губы дергаются в улыбке, и эта очаровательная ямочка вот-вот появится.
— Это хорошо, потому что у тебя, на самом деле, нет выбора.
— Я не хочу выбирать.
— Тогда это бесполезный разговор, согласна?
— Да, — отвечаю, решительно кивая, отчего губы Миллера еще больше расползаются в улыбке. Я хочу увидеть эту полную, красивую улыбку и ямочку, так что медленно провожу ладонями вниз по его спине, ощущая каждую его клеточку, а он смотрит на меня с интересом до тех пор, пока не дотягиваюсь до его прелестной задницы. Его брови с любопытством взлетают, я же проделываю то же самое.
— Что ты задумала? — спрашивает он, демонстративно сдерживаясь от еще более яркой улыбки.
Надуваю губки, едва заметно пожимая плечами.
— Ничего.
— Готов поклясться в обратном.
С крошечной улыбкой, ногтями впиваюсь в его упругую задницу. Он хмурится.
— Это от бабули.
— Прости? — он давится кашлем, поднимаясь на руках.
Теперь уже я открыто улыбаюсь:
— Она велела потискать твои булки, — снова вонзаю ногти, и Миллер прыскает со смеху. По-настоящему. Ямочка на щеке выразительная, моя улыбка тут же гаснет, когда я вижу его опущенную голову и подрагивающие плечи. Знаю, что хотела увидеть улыбку, но не была готова к такому. Не знаю, как себя вести. Он разбит, и с отсутствием моей естественной реакции мне не остается ничего другого, кроме как лежать тут, пойманной под его подрагивающим телом, и ждать, пока он успокоится. Но он даже близко не становится серьезным.
— Все в порядке? — спрашиваю, все еще пребывая в шоке, по-прежнему хмурясь.
— Оливия Тейлор, твоя бабушка настоящее сокровище, — усмехается он, прижимаясь ко мне губами. — Золотое сокровище в восемнадцать карат.
— Заноза в королевской заднице, вот кто она.
— Не говори так о близких, — он возвращается к уже знакомому бесстрастному выражению лица, весь смех и радость исчезли, как будто их никогда и не было. Резкая перемена в его настроении дает мне понять, насколько бесчувственно прозвучали мои слова. У Миллера никого нет. Ни души.
— Прости, — под его осуждающим взглядом чувствую себя эгоистичной и виноватой. — Я не подумала.
— Она особенная, Оливия.
— Я знаю, — тихо возражаю. Я просто пошутила, хотя стоило подумать сначала, учитывая, что Миллер далеко не шутник. — Я не имела это в виду.
Он уходит в мысли, взгляд синих глаз блуждает по моему лицу, после чего снова останавливается на моих глазах. Смягчается.
— Я слишком остро отреагировал. Извини.
— Нет, в этом нет необходимости, — со вздохом качаю головой, теряясь в синеве его глаз. — У тебя есть кто-то, Миллер.
— Кто-то? — он хмурит красивые брови.
— Да, — начинаю я с энтузиазмом. — Я.
— Ты?
— Я твой кто-то. У каждого человека есть кто-то. Я твой кто-то, так же, как ты мой.
— Ты мой кто-то?
— Да, — резко киваю, наблюдая за тем, как он обдумывает мое заявление.
— И я твой кто-то?
— Верно, — он согласно кивает головой. — Оливия Тейлор — мой кто-то?
Пожимаю плечами:
— Или привычка.
Он мгновенно прекращает кивать, и я с удовольствием замечаю, как возвращается его улыбка: