Одна отвергнутая ночь
Шрифт:
— Ты как ребенок, — обвиняю его, слегка прищурив глаза. — Зачем тебе это?
— Что?
— Это, — машу рукой вверх и вниз, очерчивая контуры его торса, его непослушная прядка падает на лоб. — Надень обратно свою футболку.
— Но мне будет жарко.
— Я не смогу сосредоточиться, Миллер, — потребность поколотить грушу с песком очень быстро вернулась, но это раздражение уже другого рода. Мой педантичный, зацикленный Миллер Харт ведет свою игру, и пусть очень мило видеть его таким расслабленным, тактика
— Не повезло, — он складывает футболку и аккуратно убирает ее в сторону, а потом, беря меня за руку, подводит к огромному мату, над которым качается набитая песком груша, подвешенная к металлической балке. — С твоей концентрацией все будет в порядке, доверься мне. — Глядя вниз на мои ноги, он хмурится. — Что ты обула?
Следую за его взглядом и шевелю пальцами в конверсах, замечая, что сам он босиком. Даже его ноги и пальцы на ногах совершенны.
— Обувь.
— Снимай, — командует он, окончательно выходя из себя.
— Зачем?
— Ты будешь босиком. Эти штуки не помогут, — он одаривает их взглядом, полным отвращения и повторяет свой приказ. — Снимай.
Начинаю шипеть себе под нос, скидывая их, так что теперь я стою босая, с Миллером на пару.
— Ты не наденешь свою футболку? — босые ноги, голый торс. Это будет пыткой.
— Нет, — он отходит к скамейке, вытаскивает из кармана свой айфон, а потом наклоняется, бросая его на сиденье. Целая вечность проходит, прежде чем он заявляет: «Идеально». Просторный зал заполняют звуки «Rabbit Heart» в исполнении Florence + The Machine.
Удивленно наклоняю голову, когда Миллер с решительным выражением лица возвращается ко мне, и я позволяю ему поставить меня туда, куда он хочет. Мысленно ругаю его идеальный зад и стараюсь не давать своим глазам слишком много пялиться. Невозможно.
— Что ты делаешь? — спрашиваю, когда вижу, как он, взяв длинную бинтовую ткань, разглаживает ее между пальцами и так же аккуратно ее складывает.
— Спарринг, — он берет мою руку и начинает осторожно ее бинтовать, пока я, хмурясь, смотрю в его сосредоточенное лицо. — Ты нападаешь.
— Что? — в ужасе быстро выдергиваю руку. — Я не хочу бить тебя.
— Нет, хочешь, — он почти смеется, снова беря мою руку и продолжая ее бинтовать.
— Нет, не хочу, — утверждаю, и мне совсем не смешно. — Я не хочу делать тебе больно.
— Ты не можешь сделать мне больно, Оливия, — он отпускает мою руку и берет вторую. — Нет, ты можешь, но только не кулаками.
— О чем ты?
— Я о том, — он вздыхает, как будто мне уже должно быть это известно, и не отрывается от своего занятия. — Что физическую боль ты можешь причинить только моему сердцу.
Мое замешательство тут же перерастает в удовлетворение.
— Но оно очень быстро оправляется.
— Только не та его часть, где есть ты, — он бросает
Прячу довольную улыбку, сгибая забинтованные руки в кулаки:
— У меня жесткий удар, — напоминаю ему, правильно это или нет. Мне не особо нравятся напоминания о той ночи, но его самоуверенность просто бесит. Я неплохо поколотила грушу в тот раз. Хорошенько тогда поработала, и сейчас просто руки чешутся, как хочу доказать это.
— Согласен, — говорит он с тенью сарказма, снимает с крючка перчатки и надевает их мне на руки.
— Для чего перебинтовывать под перчатки?
— По большей части, для поддержки, ну и чтобы не разбить костяшки пальцев.
Жар подступает к моим щекам, я и правда любитель.
— Ладно.
— Готово, — он кулаками ударяет по верхней части перчаток, так что мои руки резко опускаются. — Сопротивление, Оливия.
— Ты отвлек меня!
— Всегда будь начеку. Это правило номер один.
— Я всегда начеку там, где твои руки.
Он ударяет по верхней части перчаток снова, толкая их вниз… снова. А потом он усмехается:
— В самом деле?
— Принято, — бормочу, безуспешно пытаясь убрать с лица выбившуюся прядь волос: ничего не выходит.
— Вот. Давай я.
Позволяю ему заправить непослушные волосы мне за ухо, изо всех сил сопротивляясь желанию щекой прижаться к его ладони… или посмотреть на его пресс… или вдохнуть его аромат… или…
— Продолжим? — отталкиваю его, руки в перчатках прижимаю к подбородку, я готова бороться.
— Как пожелаешь, — он самоуверен.
— Так ты хочешь, чтобы я тебе врезала?
— Имеешь в виду, ударила?
— Вырубила.
Его лицо светится весельем.
— Ты меня не вырубишь меня, Оливия.
— Могла бы, — теперь я говорю самоуверенно, в глубине души понимаю, что пожалею об этом.
— Люблю твою дерзость, — произносит он, качая головой. — Используй свой лучший удар.
— Как пожелаешь, — быстро заношу руку назад и выбрасываю ее вперед, целясь точно ему в челюсть, но он бесшумно отклоняется, отчего сила удара уносит меня вперед. Прежде чем я понимаю, что происходит, я уже прижимаюсь спиной к его груди.
— Хорошая попытка, сладкая девочка, — он кусает меня за мочку уха и пахом трется о мою поясницу, с моих губ срывается вздох — смесь удивления и желания. Прижимаюсь к нему, абсолютно дезориентированная, а потом разворачиваюсь, вырываясь из его уверенной хватки. — В следующий раз повезет.
От его наглого поведения меня переполняет раздражение, и я снова нападаю, надеясь застать его врасплох, и… терплю неудачу.
— Ой! — кричу, поняв, что прижата к его крепкому торсу, его пах толкается в меня, а щека касается моей щеки.