Одна судьба на двоих
Шрифт:
Я промолчала, глядя куда-то в пол. Мимо меня, фыркнув, прошествовал Слава и скрылся где-то в комнате. А Виталик, снова окинув меня всю неприятным голодным взглядом, осклабился:
– Не дрейфь, сестрёнка! Я тебя в обиду не дам.
Когда ужин был готов, мы все уселись на кухне, за покрытым исцарапанной клеёнкой прямоугольным столом. Тётя Инга плюхнула всем в тарелки по куску рыбы и по нескольку ложек исходящей паром варёной картошки. В центре же стола разместилась принесённая мной из магазина бутылка и несколько мутных рюмок с надтреснутыми краями. Тётя Инга щедро плеснула из бутылки себе и Виталику. Славка тоже протянул рюмку. Инга
Однако тётя Инга оказалась непреклонна: пей, и всё тут!
– За приезд – святое дело. А с любимой семьёй – тем более. Или, может, хочешь сказать, мы тебе не семья?
И я, чтобы не углубляться в обсуждение этого вопроса, резко опрокинула рюмку себе в рот. Судорожно сглотнула, охнула, закашлялась. Виталик услужливо сунул мне кусок чёрного хлеба. Водка обожгла мне горло, но всё же от неё по телу разлилось приятное тепло. И как будто меньше стали гудеть с дороги ноги и прояснилось в тяжелой голове. Тетя Инга быстро захмелела, немного повеселела и всё порывалась рассказать мне о своей тяжёлой жизни. О том, как ушёл от нее отец Витальки и Славика. А отец Ваньки – «чё ему сделается, вон он – в соседнем доме, всё просится ко мне жить, да только хрен я его пущу».
– Нечего ему тут делать, алкашу проклятому, – буркнул себе под нос Славка.
Мать, расщедрившись, плеснула ему ещё водки, он опрокинул рюмку, дожевал последний кусок картошки и бросил:
– Все, я гулять пошёл.
Ванька, наевшись, уковылял куда-то в комнату и, видимо, прикорнул на диване, потому что больше его слышно не было. Зато тётя Инга с Виталиком быстро прикончили бутылку и принялись ссориться, кому идти за второй. Я, честно говоря, думала уже, что сейчас пошлют меня, однако в итоге в магазин всё же собралась сама Инга.
– Ты посуду тут пока прибери, – приказала она мне и ушла.
Мне неловко было сидеть за одним столом с искоса поглядывавшим на меня Виталиком, и я поспешно встала и начала собирать тарелки. Виталик, не поднимаясь из-за стола, следил за мной тяжёлым нетрезвым взглядом. Я остановилась у раковины и, поборов брезгливость, взяла в руки вытертую засаленную губку для мытья посуды. Начала мыть тарелки и вдруг застыла, ощутив чье-то присутствие за спиной, горячее дыхание, обжигающее мне шею.
– А что, сестрёнка, у тебя во Владике парень был? – спросил Виталик.
Я не знала, как ответить на этот вопрос. Был? Есть? Мне казалось странным облечь то, что связывало нас с Гришей, в простое «мой парень».
– Чего молчишь? – не отставал он. – Не было, что ли? Так мы тебе тут подыщем.
– Не надо, – буркнула я и принялась остервенело тереть тарелку.
– Это почему это? Ты вон какая – красивая, ладная…
Надо признаться, в ту минуту, хотя всё мое сознание буквально вопило о необходимости бежать, меня больше всего поразило то, что он сказал. В детстве я считала себя неинтересной, неяркой, скучной – по крайней мере, по сравнению с небывалой красоткой матерью. И вдруг Виталик назвал меня красивой… На мгновение я растерялась и тут же почувствовала, как он придвинулся ближе и положил ладонь на плечо.
Мне захотелось развернуться и съездить мокрой тряпкой по его физиономии. Но вместе с тем внутри сидел страх. Мелькала мысль, что, возможно, я не так его поняла, что сейчас он округлит
Я никак не могла справиться с этими сомнениями, чувствовала, как он придвигается всё ближе, как дышит уже куда-то в щёку. И тут входная дверь гулко хлопнула, и в прихожей раздался голос Инги:
– Заходи, Петрович! Да куда прёшь в ботинках-то? Давай разувайся! И на кухню, там картошка ещё осталась…
Виталик выматерился себе под нос и с неохотой шагнул от меня прочь. На кухню притопала Инга, таща за собой на буксире плюгавого мужичонку в засаленной майке. На меня они не обратили ни малейшего внимания, тут же устроились у стола, достали принесённую из магазина бутылку, разлили по рюмкам и принялись обсуждать какого-то Букина с четвёртого подъезда.
Я уже валилась с ног. Впрочем, меня, кажется, всё равно никто из них на продолжение банкета приглашать не собирался. Я спросила тётю Ингу, можно ли мне пойти спать, и она неопределённо махнула рукой, буркнув что-то про красный диван и про постельное бельё, которое мне нужно было самой разыскать в шкафу.
– А где у вас телефон? – спросила я перед тем, как выйти из кухни.
– В большой комнате, – отозвалась она, а потом уставилась на меня с подозрением. – А зачем тебе?
– Мне позвонить нужно. Домой… – ответила я.
Мне не хотелось говорить ей, что звонить я собиралась Грише.
– Слыхал, Петрович? Домой… – передразнила Инга. – Твой дом теперь тут, а там и не осталось ничего. И незачем названивать, за межгород деньги платить.
Тётя Инга со своим другом голосили полночи. Позже к ним присоединилась соседка с верхнего этажа… Они то пели песни, то гоготали, то отправляли кого-то за добавкой. Потом между ними вышла ссора. То ли Инга приревновала Петровича к соседке, то ли соседка к ней, но подскочила я среди ночи от отчаянного визга.
– Ах ты тварь, – верещал кто-то из них, я не могла по голосу разобрать, кто именно. – Все патлы повыдергаю, шалава!
– Бабы, ну вы чё, в самом деле, – примирительно гудел Петрович.
Я села на постели. На кухне раздался грохот, звон разбитого стекла. Крики не унимались.
В другом углу комнаты раздалось шуршание. Проморгавшись в темноте, я заметила спавшего на раскладном кресле Славика. Он перевернулся на другой бок, неразборчиво пробормотал что-то себе под нос и накрыл голову подушкой. Кажется, его ночной скандал совершенно не удивил и почти не обеспокоил.
В соседней комнате заплакал маленький Ванька, а затем хлобыстнула дверь и раздался громовой рык Виталика:
– А ну разошлись, уроды! Разошлись, я сказал. Устроили тут.
Кто-то попытался ему возразить, но Виталик снова рявкнул:
– Вон пошёл, козел старый! И ты – за ним!
Судя по звукам, он ухватил кого-то за шкирку, а затем вышвырнул за дверь.
– Сыночек, – запричитала тётя Инга…
Постепенно всё стихло. Так и закончился мой первый день на новом месте.
Жизнь понемногу начала входить в свою унылую безрадостную колею. Если поначалу у меня и были иллюзии относительно тёти Инги и её родственных чувств ко мне, то со временем я окончательно поняла, что заинтересовалась она мной только для того, чтобы завладеть квартирой во Владивостоке, кое-каким оставшимся после деда имуществом и социальными выплатами, полагавшимися ей на меня, сироту. Теперь-то мне ясно стало, почему она никогда не приезжала к деду – она почему-то считала, что он любил мою мать больше, чем её, а потому относилась с ненавистью и к ней, и ко мне, дедовской любимице.