Одна Зима на двоих

Верховцева Полина

Плевать. Пусть шляется где хочет, лишь бы не рядом.

Лисса тем временем покончила со скудным подношением и по привычке пихнула Ким носом с живот.

— Больше ничего нет. Завтра принесу. Может удастся договориться, и мне разрешат выходить из шатра, как и прежде, — грустно произнесла она, глядя по жесткой морде, покрытой жесткими чешуйками, — я ведь тоже пленница. Сижу на цепи, как и ты. Только цепь у меня другая. Прочнее во сто крат.

Вирта слушала ее слова внимательно, не моргая. Будто понимала, о чем идет речь. Потом снова пихнула носом в живот, но не как обычно — нетерпеливо

и требовательно, а мягко, словно пыталась поддержать, успокоить, сказать, что все будет хорошо.

— Я тоже на это надеюсь, — Ким напоследок потрепала ее по шее, забрала чужое ведро и направилась к выходу, — до завтра. Не буянь. Я постараюсь решить этот вопрос как можно быстрее.

Обратный путь она проделала так же: украдкой, перебежками, растворяясь в тени. Сначала вернула пустое ведро обратно к виртам, чтобы никто не хватился пропажи, потом вернулась в шатер кхассера.

Здесь по-прежнему было тихо и безлюдно.

И вроде радоваться надо, что хозяина нет, что у него есть более интересные дела, чем пленница с золотым обручем на шее, но не получалось. Вместо облегчения — тянущая боль в груди, вместо радости — едва различимая, непонятная тоска.

Поговорить с кхассером ей так и не удалось. Он снова не пришел на ночь, и только под утро, слоняясь возле порога, но так и не смея через него переступить, Ким услышала разговор двух воинов. Они обсуждали ночной рейд, и то, как Хасс гонял проклятых валленов по долине.

От мысли, что он был на обходе, а не там, среди костров и разгоряченных тел почему-то стало легче. Я еще было стыдно за то, что она вообще об этом думала.

Чуть позже, к ней в шатер пришла Елена — одна из девушек, помогающих поварам на походной кухне.

— Видишь, — весело кивнула на поднос в своих руках, — тебя у нас забрали, и теперь я бегаю по лагерю и разношу еду. Наконец-то…

Она выставила на стол кувшин с молоком, свежий, еще теплый хлеб, горшочек с распаренными овощами и вареные яйца. При этом болтала без умолку:

— Я и рада. Повар недоволен, конечно, гоняет всех без устали, а мне жуть как надоело, сидеть над корытом и чистить овощи! Посмотри, на что мои руки похожи, — вытянула вперед малиновые ладони, — это я полутра свеклой занималась. Лучше уж по лагерю подносы разносить. С одним поболтаешь, с другим, так время и пролетит.

Она с интересом осматривалась по сторонам:

— Никогда не была в шатре у кхассера. Значит, ты теперь тут обитаешь?

Ким сдержано кивнула, невольно пытаясь поднять ворот на рубашке.

— Да ты не прячь свою побрякушку, — отмахнулась девица, — весь лагерь об этом знает и говорит.

— И что… — смущенно просипела Ким, — что говорят?

— Всякое. У нас давно золотых не было. И чтобы кхассеры из-за девчонки дрались тоже не было… Вообще. Никогда. Теперь все гадают, что в тебе особенного.

— Ничего.

— Вот и я так сказала, — бодро произнесла гостья и осеклась, сообразив, как прозвучали ее слова, — я имела в виду, что ты обычная… нормальная…такая как все.

— Я поняла, — Ким коротко кивнула. — Меня, наверное, все ненавидят?

— Ага, — с готовностью подтвердила девушка, — и завидуют. Такого мужика себе отвоевала!

— Что? Нет! Никого я не отвоевывала!

— Да ладно

тебе, отпираться. Хасс у нас такой, что глаз отвести невозможно. По нему треть женщин в лагере с ума сходят, начиная от рабынь и заканчивая бабкой-погодницей. Она, конечно, не видит уже ни рожна, но как голос его услышит, так тут же приосанивается. Его внимание все наши красавицы привлечь пытались, а он тебя выбрал. К себе забрал и золото надел. А как он Брейра потрепал?

— Он просто рассердился, что на его вещь кто-то позарился…

— Из-за простой вещи не будут кхассеры друг другу бока рвать. Хасс вообще лишний раз эмоции не показывает, а тут рассвирепел, словно дикий зверь. Отродясь такого не было… Покоя, наверное, всю ночь не давал? Нежным был? Или нетерпеливым? — многозначительно пошевелила бровями, ожидая пикантных подробностей.

— Не было его ночью. С отрядом в долину ушел.

— Как жаль, — приуныла любопытная гостья, а потом встрепенулась и сокрушенно всплеснула руками, — Ой, заболталась я с тобой, сейчас нагоняй получу от ворчуна нашего! В обед прибегу, еще поболтаем.

Как лисица хвостом махнула и унеслась прочь из шатра.

Ким была рада, что она ушла. Не привыкла воспитанница монастыря Россы к таким откровенным расспросам. Было не по себе. Неудобно, стыдно. От волнения даже проголодалась. Налила себе молока полную кружку, отломила пышный ломоть хлеба и устроившись возле приподнятого полога приступила к завтраку.

Хасс так и не появлялся.

В обед снова прибежала Елена. Принесла суп, тарелку с тушеным мясом, лепешки мягкий сливочный сыр в глиняной пиале. Правда поговорить им не удалось. Бойкая помощница повара уже не была такой бойкой, как утром. Она из сил выбивалась от непрестанной беготни по лагерю и тайно мечтала снова вернуться к своему корыту с овощами. Ужин принесла уже другая девушка.

Ким ела по чуть-чуть, большую часть откладывая для Лиссы. Так она припрятала все мясо, позволив себе отщипнуть лишь небольшой кусочек, ломти хлеба, смазанные сливочным сыром, лепешки. Сама довольствовалась супом и овощами.

Время шло нестерпимо медленно. Солнце будто нехотя перекатывалось по небосводу, а Ким все ждала и ждала, когда же оно упадет за горизонт, чтобы в потемках снова отправиться к Лиссе.

В этот раз вирта приняла ее подношения более милостиво, и даже благодарно хрюкнула, найдя среди хлеба и запечённого картофеля несколько сочных кусков мяса.

— Все. Я ушла. Если он вернется, а меня не будет на месте…

Лисса заворчала, мол «иди, иди, не мешай», и снова уткнулась мордой в еду.

Сегодня в лагере царила непривычная тишина. Без вечерних барабанов и песнопений было странно, и даже как-то страшно, будто музыка была гарантией того, что в этом мире все в порядке. Не зная, что и думать, Ким отправилась не в шатер кхассера, а в центр, туда, где обычно проходили ночные гуляния.

Этой ночью костры не полыхали до самых небес, народ не веселился, на теплом песке не отплясывали босоногие девушки. Голоса слышались, но не такие громкие и беззаботные как обычно. Лагерь будто замер, затих в тревожном ожидании. И Ким внезапно почувствовала себя беззащитной, уязвимой настолько, что захотелось спрятаться от невидимой угрозы.