Однажды где-то…
Шрифт:
На северо-востоке лежат Великие болота, тоже топкие, но они более-менее нормальные. Там и кикиморы живут. Не люблю я их — кикимор этих, злые они. Да они и сами-то себя не любят. К ним в болото сунься, так утопят за милую душу, и не откупишься. А на востоке из болот вытекает Бурная. Она с самых неприступных гор течет через все наше Полесовье и Великие болота, а потом по Степи. Степичи ее Великой называют. А она и есть и великая, и бурная. В болотах она круто-круто забирает на запад и из болот вытекает через полдня пути от нашей заставы. Ну вот между этими болотами пролегает проезжая полоса земли из Степи в Полесовье. И в одном месте полоса эта до того узкая, что в три прыжка перескочить можно, как горло у фляжки. В этом горле и находится наша застава,
Вот иду я, значит, и вижу, что на дороге след появился ниоткуда. След вроде человеческий и свежий совсем, а откуда взялся — не понять. Ни слева, ни справа от дороги никакого следка и позади тоже. Или кто-то шел — таился, таился, а потом нарочно стал такой чет кий след оставлять? А зачем? И ведь вокруг никого нет, на засаду непохоже. Пошел я чуть побыстрее, а сам кругом поглядываю, слушаю — никого! А потом чую — впереди кто-то топает и не таится нисколько, как по своей избе ходит. Потом и увидел я это чудо, что впереди меня перло.
Шагает впереди меня парень, одет чудно! Штаны чуть ли не в обтяжку, рубаха пестрая какая-то не подпоясана, шляпа диковинная, в руках несет мех какой-то, оружия на виду нет. Кто же так по лесу ходит! Идет — не озирается, я уж совсем близко подошел, окликнуть хотел, а парень вдруг остановился чего-то. Что он там углядел, не знаю, а только вдруг попятился-попятился и развернулся назад. И едва в меня не уткнулся. Глаза вытаращил и говорит: «Ты чего честных девушек пугаешь?»
Тут уж я глаза вытаращил. А ведь и впрямь девка! Да такая пригожая! Меня чуток постарше будет. Вот только волосы острижены коротко, как степичи рабыням стригут. Может, из гарема сбежала? У нас, у полесичей, жен силой не берут. Последнее дело — насильно женщину взять, за такое свои же в отхожем месте утопят. Это степичи беззаконные жен в гаремах держат, до десяти даже. Покупают рабынь на торгу. И своих, степянок, и других народов, из набегов привезенных. Бывало, что такие рабыни сбегали к нам — полесичам, мы их обратно не отдаем. Каждый человек сам себе хозяин, никто не может против его воли над ним хозяином стать. Если человек сам себя за долги в рабство не отдаст. Или кровную месть чтобы собой закрыть. Тут уж что хочешь, то с ним и делай. Но только у нас подобное редко бывает. И ни кто таких рабов за скотину не держит.
Вот и спрашиваю я ее — чего, мол, попятилась-то? А она мне говорит, что полянка там уж больно красивая, так что она даже напугалась. Пошел я глянуть, чего это она испугалась — а там бучило! Свеженькое, недавно поселилось да прямо среди дороги! Неладно это! И повел я ее в обход, кружной дорогой. А сам назад поглядываю — остается ли за ней след? Остается! По лесу она ходить не умеет, это точно. Так откуда же она на дороге-то взялась? И бучила испугалась, а говорит, что никогда о них не слышала. И ведь не врет! Я неправду, даже самую малую, в любом человеке прознаю. Просто у человека над головой будто сполох из огня взмелькнет, если он хоть чуть слукавит. Я даже и с закрытыми глазами это вижу. Она не врала.
Вот и подумал я, что на заставу ее пока не поведу. Надо разобраться, что к чему. Не след, кого ни попадя в крепостцу приводить. И привел я ее в одно место, где частенько ночевать доводилось. Местечко потаенное, со стороны не просто углядеть, подкрасться незаметно не возможно. Место чистое, на кедровом взгорке, там никакая нечисть не сможет поселиться. Я костерок развел и сварил похлебку с особыми травками, которые мне Нана указала. Нечисть от этой травки сворачивает сразу. Если на меня морок наводят, то после такой похлебки само все откроется. А я еще и в костер незаметно той травки подкинул. Нана — она из древних, мудрая, а в травах понимает столько, что любую немочь или колдовство какое травами враз оси лит. И нас на заставе многому обучила.
Но ничего, девица моя только все задумчивая сидела, а похлебку с таким аппетитом уплетала, что любо-дорого посмотреть.
А потом удивила она меня еще больше: назвалась своим ИСТИННЫМ именем!
Такое имя знает только мать родная, муж или жена да побратим. А она мне вот так запросто и назвала! Это что же за мир у них такой, что и бояться зла не надо, и злых людей опасаться уже не нужно! Если она зла не приемлет, то понятно, что Великие Кедры ей так благоволят. Зря, выходит, я ее не повел на заставу. Ну да ничего — ночи не холодные, место безопасное — переночуем, а завтра к обеду и придем. Это я так думал, дурак самонадеянный.
А девица решила, что зваться ей в нашем мире — Татой. А что, хорошее имя получилось. Тата уснула мгновенно, ничего, что на земле. Молодец, она мне все больше нравилась. Проснулась она рано, едва светать начало. Сказала, что-то ее встревожило, но я как ни прислушивался — ничего не смог уловить. Думаю, ей что-то во сне привиделось.
И снова я дураком оказался. Спустились мы с пригорка и аккурат корявням в сети и угодили. Тата их никогда не видела и не слышала о них, потому и не испугалась. Тащим мы валежины под коряжьими пиками, а она, хоть и пыхтит от тяжести, давай меня расспрашивать — куда нас ведут да зачем с этими бревнами. «Жарить, что ли, нас будут?» — спрашивает. Ну, я ей и рассказал, как мы однажды их капище выследили и что там увидели. Мне до сих пор по ночам снится, какие муки там принимают люди, сетями их колдовскими к валежинам привязанные.
И тут Тата как взвоет дурным голосом да как бросит свою валежину прямо на корявня, что рядом шел, так его же сразу и прибила насмерть. Схватила пику у этого корявня — и в атаку! Я, конечно, не отстал. Нет, молодец она все-таки. Никогда бы не подумал, что такая боевая! А уж как она завывала — кикиморы позавидуют! Корявни шарахались! Славно мы с ней поразмялись. С десяток корявней положи ли, если бы не их сеть колдовская — не взяли бы они нас, уж живыми-то точно.
Подвесили они нас в сетке на сук, а сами своих убитых собирать стали да раненых добивать — такой уж у них обычай. Одно слово — чужь. Поранили-то нас изрядно. Прижаты мы друг к другу оказались так, что и кровь смешалась. Не поймешь, чья кровь каплет на землю, или уже общая? А Тата вдруг и говорит, Что у них обычай был — кровь смешивают, что бы побрататься. Тут до меня и дошло, что не спроста мне Кедры встречу с Татой устроили! Я же еще вчера догадаться должен был, а не сумел! Если сам не додумался, так Кедры таким вот образом побратимство нам устроили. Ох, и бестолочь же я! Короче, шепнул я Тате свое истинное имя и клятву произнес на побратимство. И она своим Богом поклялась быть мне сестрой.
Вот у меня и сестра появилась. Я же совсем безродный — родители померли, когда я еще и ходить не мог. Меня бездетная соседка растила, пока ее корявни не поймали и на свое капище не уволокли. Так что у меня к ним особый счет. А теперь выходит, услышали Beликие Кедры мою мечту заветную и дали мне сестрицу. И до того мне вдруг хорошо стало, и сразу поверилось, что спасемся мы. Не может же быть, чтобы мечта исполнилась, а мы бы погибли. А Татка — сестрица моя — давай вдруг песни петь. Другая бы только плакала, с жизнью прощаясь, эта же поет во всю глотку песни какие-то чудные, из своего мира, наверное. Она так громко пела, орала просто, что наш дозор конный издалека услышал и свернул посмотреть, что за чудеса происходят?