Однажды мы встретились (сборник)
Шрифт:
Теперь, при свете, она почему-то обращалась ко мне на «вы».
— Спасибо.
— Я вас вчера совсем заговорила, отдохнуть не дала небось.
— Ну что вы, отлично выспался! Как мальчик-то, кстати?
— Да что ему исделается? Поблевал, да и прошло. Ребятня! Сколь их ни корми, а всякую дрянь в рот тянут.
Помолчали.
— Анастасия Дмитриевна, я вас, знаете, о чем хочу спросить, если можно, конечно?
— Да спросите, отчего ж нельзя.
— А почему вы не уехали тогда? Ну, когда все это с мужем случилось?
— Да уж не уехала, — она вздохнула. — Я, вишь, сперва избу хотела продать, чтоб хоть до места
— Так и остались?
— Оно, может, и не осталась бы. Я ж думать-то думала, а сама все избу продавать бегала. Думать-то что, думать легко, а как ты к им подойдешь, что скажешь? Да ту, вишь, Анька сама до меня прибегла: фершал, кричит, пьяный, а Верка помирает, синяя вся. Та и впрямь помирала: и простыла, горло в ей нарывало, душило. Я ее выходила, травками отпоила, а уж от ручек детских горяченьких куда ж бабе деваться, к чему бегчи? Осталась. Анька — та меня не любит, да и не за что ей, а Верка и посейчас письма шлет, на каникулы приезжает. Она у нас девка баская, грамотная, в самой Москве учится. Тую зиму я ей каждый раз, как приеду клюкву продавать — так десятку-две подброшу, да… А теперь-то при совхозе — че? Теперь и больше можно. В Москве — там денежка пташкой летит.
Все это она мне досказывала уже по дороге. У развилки остановились.
— Вам туда? А мне на телятник бегчи. Прощайте, спасибо вам за беседу.
— Вам спасибо.
И опять я двинул по бригадам, где вроде бы видел все то же, что и вчера, только зерносушилка работала. День выдался жаркий, парило. Но дышалось и шагалось неожиданно легко, весело.
У Рождественно нагнал меня директор Козлов, ехавший в одноконной легкой бричке-кошевочке.
— Как ночевали? — спросил.
— Спасибо. Хозяйка у вас замечательная!
— Тося-то? Ну, еще бы! Она меня вот так выручила! — он чиркнул по шее ногтем большого пальца. — Четвертый день телят обихаживает, а вполне отказаться могла — инвалидка все ж таки. Да ей и не приказывал никто. А? Как вам это? Я говорю: наряд выпишем, заплатим, а она: «За что ж платить? Я ж оттого, как ревут жалостно…» А?
Я ни о чем не спрашивал его. Неизвестно, когда и как, но было уже решено, что фельетона не будет, как-нибудь отобьюсь. И думать мне теперь хотелось совсем, совсем о другом.
ОСТРОВ УХОДОВО
1
На этом острове я был всего один раз — неприютно-ранней весной шестьдесят какого-то года, вместе с Улановым, редактором нашей районки. Делать на острове было нам, в
Все это, впрочем, к делу не относится, рассказ пойдет совсем о другом.
Выехали рано. Низко над рекою ползли густые облака, похожие на изнанку старого тулупа; налетал порывами северный ветер, гнал длинные клинья ряби. Я сидел на носу вполоборота, прикрывшись от холодных брызг плащом.
Изредка облачная овчина рвалась, и тогда было интересно следить за солнечным пятном, быстро скользившим в отдалении: вот высветило оно сосны на обрыве, осеребрило серую, косо торчащую из-за них колоколенку, чуть погрело, погладило головы трем пацанам, спускавшимся с удочками по пологому взвозу. А как молодо вспыхивает в его лучах нежная, неполная еще листва рябин, как радостно светятся березовые жерди поскотины! Минута — и его уже нет, опять тянутся мимо плоские серые берега; проплывают песчаные кручи с торчащими поверху, как козырек, сосновыми корнями; склонясь к воде, стоят вдоль лугового берега зелено-серые купы ив, — и все это однообразно сыро, холодно, простудно…
Наконец, повернув ручку, Уланов сбросил газ, и лодка, нехотя опуская нос, скользнула в длинную узкую бухточку.
— Прибыли, — объявил шеф. — Остров Уходово. Прошу любить и жаловать.
Я выскочил первый, подтянул лодку, чтоб крепче сидела на отмели и, не оглядываясь, двинулся в глубь острова.
— Ну и кавалеры пошли, — осуждающе сказал довольный Уланов. — Придется уж мне. Прошу, Галочка!
Девушка засмеялась.
Остров Уходово считался в районе едва ли не красивейшим местом, но мне показался он неприютен, даже мрачен. В широких, поросших ивняком низинах, разделявших его округлые холмы, кой-где еще не сошла вода, сапоги выдирались из грязи с сочным чмоком. На холмах, раскинув во все стороны мощные сучья, стояли редкие приземистые сосны, вершины их глухо пошумливали, будто ворчали на ненужную, неуместную резвость ветра.
— Однако, работнички! А? Никого! — возмущался сзади Уланов.
— А что им тут делать?
— Ну, мало ли…
— А дойка уже кончилась? — чуть запыхавшись, догоняя нас, спросила Галя. — Представьте, я никогда не видела…
— Здрасьте! Какая еще дойка?
Она обиженно вскинула бровки-ниточки:
— Но мы ведь…
— Да тут, Галочка, не коровы, а нетели, — любезно пояснил Уланов.
— Нетели? Это как?
Шеф обрадованно расхохотался и сказал, что нетели — это коровы-девушки.
Удивительно неприятен и неуместен показался смех под этим сырым небом, среди жалких, ерошимых ветром кустов и несчастной, жмущейся в кучу скотины. Шерсть на телках висела неровно, клоками, комками; куски навозных лепешек присохли к мосластым ляжкам. В последние полгода все складывалось против них, бедных: долгая зима то с вьюгами, то с внезапными сильными оттепелями, скудный запас кормов, снег чуть не до середины апреля, потом два или три по-настоящему теплых дня, когда все начало зеленеть, и опять — дожди, холода, дожди.