Однажды мы встретились (сборник)
Шрифт:
И больше ничего уже не успел. Жанна накинулась на них:
— Ну, нахалы! Уже уселись. Все на озеро собираются, а они…
Через несколько минут их и в самом деле потащили на озеро, даже доиграть не дали.
2
Тени перешли на другую сторону улицы, вытянулись чуть ли не до середины пыльной проезжей части, и уже, совсем как когда-то, носились мальчишки на велосипедах, а жара все еще не спадала. В лесу было даже суше, томительней.
Да и какой это был лес? От песчаной дороги, по которой они шли, то и дело отслаивались
Жара, сухмень и грусть маревом плыли по лесу и вместе с запахом горячей сухой хвои подбирались к слабеющему Игореву сердцу. Эта дорога помнила его босоногим мальцом, нескладным подростком, верзилой-десятиклассником в рваных кедах, и теперь каждый шаг по ней давался ему с таким трудом, что не хватало сил вникнуть, о чем он говорит — идущий рядом Вадька, и все отчаянней была духота, и ясно было, что не спасешься купанием, а надо что-то сделать с собой — может, рвануть ворот, крикнуть, что все равно не веришь.
Но чему не веришь… Чему? Тому, что юность давно прошла? Что этот вот толстяк в задирающейся на пузе хлопчатой тенниске — Вадька, а не один из тех дачников, что гуляли здесь четверть века назад?
Ах, как хорошо тогда мечталось дать деру с пыльных, тихих поселковых улиц, перевернуть, крутнуть этот шарик по-своему! Увы! — жизнь, словно в насмешку, дала полный оборот, и вот идет Вадька, привычно вытирая шею скомканным платочком, вздыхает, жалуется, с каким трудом удалось в прошлом году отремонтировать верх, как сложно теперь с материалами, так сложно, что он ничего бы и не сумел, если б не Жанна с ее связями и способностями.
— Уж этим-то летом думал отдохнуть, совсем отдохнуть, так на тебе — эта жара! В городе хоть в мороженицу зайдешь, холодной воды выпьешь, но тут…
— А помнишь? — перебил Игорь. — «Богатый нищий жрет мороженое…»
— Что? Ах да, чудесные стихи, да.
«Вадька, опомнись! — хотелось сказать. — Ведь это ты! Ты! Молодой, еще не толстый, с пепельным чубом, совсем недалеко отсюда, у танцплощадки. И Вера, завороженно заглядывавшая снизу в твое бледное от ярости лицо, и я сам, и все наши первые мечты, любови и ненависти, вспыхивавшие сокрушительно и неожиданно».
— А что танцплощадка? — спросил он вместо этого. — Все там же?
— Не, та давно сгорела.
— Как сгорела?! — Игорь даже приостановился.
— Легко, как все деревянное. И давно уже, лет десять, там теперь малина разрослась…
— Слушай! — сказал Игорь. — А ты помнишь, как нас всех в милицию загребли с танцев?
— С танцев?
— Ну? Тогда твист-то запрещали. Мы его и не умели, но танцевали из принципа! И забрали одного Володьку, а мы пошли тоже из принципа — все! Нас всех и заперли, пока твой батя не приехал.
— Да-да, смешные мы были. Сколько щенячей
А Игорь замолк, пригорюнился, думая, что и те, давние дачники тоже, верно, иногда вспоминали, какими были смешными, вздыхали… Среди них было много толстяков, а толстяки любят вздыхать, принимая свой вес за тяготы жизни.
Женщины шли чуть впереди, оживленно болтая; рыжие Жанкины мальчишки носились по лесу, самолетно раскинув руки и гудя на все лады. И вообще все было очень похоже.
На опушке остановились. Внизу лежало светлое озеро, подернутое блескучей рябью. Купы зелено-серого ивняка то тут, то там припадали к воде, а дальше — по верху окрестных холмов — опять стояли леса, почти голубые и как бы струящиеся в жарком, обескрашенном небе.
— Взгляните, Людочка, правда, прелесть? — Вера с восторгом повела рукой.
Люда послушно улыбнулась, кивнула.
Улыбка получилась вялой. И на виске, возле голубой жилки, которую Игорь так любил, поблескивали бусинки пота. Ему хотелось подойти, взять за руку, спросить, не устала ли?
Но не подошел, Это тоже подозрительно напоминало бы известную по той, давней жизни картинку, которая называлась: «Молодая жена и пожилой муж, готовый ее на руках носить, ну, знаете, буквально на руках». Нет, он не Вадька, он еще побудет непохожим!
Когда раздевались, — Игорь был уже в одних брюках, без босоножек и тенниски, — вдруг резко дохнуло прохладой. Ветер прошерстил прибрежный ивняк, кусками выворачивая наружу серебристо-серую подкладку листвы. Все оглянулись: большая черная туча быстро вырастала по-над лесом, все время как бы перекипая своим светлым, вспененным краем.
— Господи! — испугалась Вера. — Ведь чуяло мое сердце! Как цуцики вымокнем…
Игорь же внезапно и беспричинно развеселился:
— Не мокрей воды будем, старуха, не мокрей!
— С Вадькиным сердцем только и купаться в грозу, много ты понимаешь! — Вера сердито схватила свой халатик, но бежать было бессмысленно. — Ох… Черт с вами! Но ведь все мокрое будет, грязное, ужас, ужас…
— Не будет, — Жанна вытаскивала из сумки объемистый рулончик полиэтилена. — Ну? Что б вы без меня делали? А? Шмутки сюда, и все будет тип-топ!
— Ты гений! — Вадька пытался перекричать ветер, который снова дернул и, словно примериваясь, наискосок стрельнул редкими каплями, бесследно исчезнувшими в раскаленном песке. — Ух он и врежет сейчас, — захохотал. — Спасайсь кто может!
Он бежал вниз, и белое пузо подпрыгивало впереди, почти отдельно от хозяина, а рука была вскинута так, будто на этом откосе все еще гремели лихие «чапаевские бои». Не хватало белого ивового прута, заменявшего тогда шашку. Игорь было хмыкнул, но тут же та, давняя радость колыхнулась в нем и будто толкнула в спину. Он побежал, гогоча, легко обгоняя запыхавшегося приятеля.
— Господи, только не убило бы никого, — сказала Вера, стоя уже в воде, но тут же брызнула на мужа из-под руки и засмеялась: — Вадька, — закричала, — сколько лет мы с тобой не купались в грозу?