Однажды на берегу океана
Шрифт:
Я поняла, что труднее всего будет с самыми обычными вещами. Теперь, когда Эндрю не стало, мне казалось, что не осталось совсем никого с четким мнением о жизни в цивилизованной стране.
Наша малиновка вылетела из кустиков наперстянки с червяком в клюве. Червяк был красновато-коричневый, цвета кровоподтека.
— Пойдем, Бэтмен, нам пора.
— Через минуточку,мамочка.
В тишине малиновка встряхнула червяка и проглотила его. Она переместила его жизнь из света во тьму с быстрым безразличием божества. Я совсем ничего не ощутила. Я посмотрела на своего сына, бледного и задумчивого, стоявшего в нашем аккуратном садике, а потом перевела взгляд на дом, где сидела Пчелка, усталая и грязная, и ждала, когда мы вернемся.
«Итак, — осознала я, — жизнь все-таки прорвалась ко мне». Как глупо теперь выглядела моя старательно
Я прошла через дом к парадной двери и сказала агенту, что мы будем готовы через минуту. Он кивнул. Я заглянула за плечо агента и увидела его помощников — бледных с похмелья, в черных плащах. В свое время я тоже, бывало, выпивала слишком много джина, и потому мне было знакомо суровое выражение их лиц. Одна часть сожаления, три части «я больше никогдане буду пить». Помощники агента кивнули мне. Странное это ощущение — когда тебя, женщину, имеющую очень хорошую работу, жалеют мужчины с татуировками и похмельной головной болью. Наверное, теперь люди всегда будут так на меня смотреть. Как на чужеземку в этой стране моего сердца, куда мне никогда не следовало приходить.
27
Линия Мажино — система французских укреплений на границе с Германией, построенная в 1929–1934 годах.
На улице перед нашим домом стояли катафалк и лимузин. Я прошла по подъездной дорожке и заглянула в зеленое стекло на двери лимузина. Внутри, на блестящей хромированной каталке, стоял гроб с телом Эндрю. Эндрю, женой которого я была восемь лет. Я подумала: «Ну, теперь-то я должна хоть что-то почувствовать». И тут же подумала: «Каталка. Как это практично».
На нашей улице в обе стороны, уходя в бесконечность, стояли дома на две семьи, соединенные общей стеной. По небу плыли тучи, темные, угнетающие. Все они походили одна на другую, и каждая грозила дождем. Я снова посмотрела на гроб с телом Эндрю и подумала о его лице. Я попыталась представить себе его мертвое лицо. Как медленно он умирал в последние два года. Каким незаметным он был — этот переход от смертельной серьезности к подлинной смерти. Эти два лица уже сливались для меня в одно. Мой живой муж и мой мертвый муж — теперь они казались сиамскими близнецами, чьи лица с выпученными, глядящими в бесконечность глазами, обращены в разные стороны.
И тут мне в голову с ужасающей ясностью пришла мысль: Эндрю когда-то был страстным, любящим, талантливым мужчиной.
Глядя на гроб с телом моего мужа, я вцепилась в эту мысль. Я подняла ее над своими воспоминаниями, как робкий флаг перемирия. Я вспомнила Эндрю в редакции той газеты, где мы оба работали, когда познакомились. Вспомнила его громкий скандал с редактором из-за какой-то принципиальной мелочи. Эндрю был тут же уволен, после чего он размашистой походкой вышел в коридор — ослепительно красивый и пылающий праведным гневом. Тогда я впервые подумала: вот мужчина, которым можно гордиться. И тут Эндрю буквально налетел на меня, подслушивавшую в коридоре. Я от неожиданности раскрыла рот и попыталась сделать вид, будто просто проходила мимо, направляясь в пресс-центр. Эндрю усмехнулся и сказал: «Не желаете угостить бывшего коллегу ужином?» Это был один шанс на миллион. Все равно что поймать молнию в бутылку.
Наши чувства остыли после рождения Чарли. Словно бы нам был дан только тот один разряд молнии, и большая часть ее жара перешла в наше дитя. Нигерия ускорила разлад, а вот теперь смерть положила всему конец, но сначала было мое охлаждение и мой роман с Лоренсом. Вот на чем споткнулся мой разум. Мгновенной тоски по Эндрю я не испытывала потому, что теряла его так медленно. Сначала он ушел из моего сердца, потом из разума, и только теперь — из жизни.
Вот тут пришло настоящее горе. Я задрожала, словно внутри меня начался какой-то сейсмический процесс. Он проснулся в глубине и теперь вслепую, дюйм за дюймом, поднимался к поверхности. Я дрожала, а слез все не было.
Я возвратилась в дом, взяла за руку сына, позвала Пчелку. Обескураженные, полуотстраненные, мы отправились на похороны моего мужа. Когда я, все еще не в силах совладать с дрожью, сидела
Когда все было кончено, кто-то повез нас домой. Я сидела на заднем сиденье, крепко обнимая Чарли. Помню, что в машине пахло сигаретами. Я гладила голову Чарли, указывала на дома, магазины, автомобили, мимо которых мы проезжали, и шептала их названия — я надеялась, что мне станет от этого легче. Обычные существительные, вот что нам сейчас нужно, решила я. Будничные вещи помогут нам продержаться. И что с того, что бэтменский костюм Чарли был весь перепачкан в могильной глине? Когда мы приехали домой, я сунула костюм в стиральную машину, а Чарли дала другой, чистый. Левой рукой открывать коробку стирального порошка мне было больно, и я сделала это правой рукой.
Помню, мы с Чарли сидели и смотрели, как заполняет стиральную машину вода, как она поднимается за круглой стеклянной дверцей. Машина привычно заурчала, а я завела с Чарли совершенно обычный разговор. Для меня это был самый худший момент. Мы заговорили о том, что мы хотели бы съесть на ланч. Чарли сказал, что ему хочется чипсов. Я возразила. Он стал настаивать. Я согласилась. Меня было легко уговорить в тот момент, и мой сын это понял. Я согласилась и на кетчуп, и на мороженое, и мордашка Чарли озарилась радостью победы, но в его глазах был испуг. Я почувствовала, что для Чарли, как и для меня, за привычными существительными прячется непривычная боль.
Мы сели есть, а потом Пчелка вывела Чарли в сад поиграть. Я так сосредоточилась на сыне, что совсем забыла о Пчелке, и не на шутку удивилась, обнаружив, что она все еще рядом.
Я неподвижно сидела за кухонным столом. Мои мать и сестра вернулись вместе с нами из церкви и окружили меня, словно спутники — планету, суетой и утешениями. Если бы нас сфотографировали с очень долгой выдержкой, на фотоснимке четко была бы видна только я — в окружении образованного лазурным кардиганом моей сестры призрачного кольца, по краю которого порхала моя мать, пытавшаяся подлететь ко мне поближе и спросить, все ли со мной в порядке. Наверное, я ее едва слышала. Они суетились около меня примерно час, выказывая уважение к моему молчанию, они почти бесшумно вымыли посуду, разложили по алфавиту открытки с выражением соболезнований. Только тогда, когда я стала умолять их уехать, если они меня любят, они удалились.
Перед уходом они меня нежно и устало обняли, и мне стало стыдно, что я их выгоняю. Потом я села за кухонный стол и стала смотреть, как Пчелка играет в саду с Бэтменом. Похоже, с нашей стороны было беспечно покинуть дом и провести все утро на похоронах. В наше отсутствие злюки самого жуткого пошиба оккупировали лавровый куст, и теперь их приходилось расстреливать из водяного пистолета и колотить бамбуковыми палками. Судя по всему, это была опасная и тяжелая работа. Сначала Пчелка подползала к лавровому кусту на четвереньках, и края ее слишком просторной гавайской рубахи испачкались в земле. Замечая злюку, она громко кричала, что заставляло мерзавца выскочить из-под куста. А мой сын держал наготове водяной пистолет и наносил coup de grace [28] . Я поражалась тому, как быстро Пчелка и Бэтмен сформировали команду. Я даже не знала, стоит ли этому радоваться. Но что мне было делать? Решительными шагами выйти в сад и объявить: «Пчелка, будь так добра, перестать заводить дружбу с моим сыном»? Мой сын громко потребовал бы объяснений, и было бы бесполезно объяснять ему: Пчелка не на нашей стороне. Как можно было пытаться втолковать ему такое, когда они уже успели вместе перебить столько злюк?
28
Милосердный удар (фр.).
Нет, отрицать ее присутствие уже было невозможно, как и то, что случилось в Африке. Воспоминания можно изгнать очень надолго, депортировать их из сознания с помощью неустанной обыденности редактирования преуспевающего журнала, материнства, похорон мужа. Человек — это нечто совсем другое. Существование девушки-нигерийки, живой, стоящей в твоем саду, — такое положение вещей может отрицать правительство. Оно может отбрасывать это, будто статистические погрешности, а люди так не могут.
Я сидела за кухонным столом и смотрела на культю своего пальца неожиданно увлажнившимися глазами. Я осознала, что наконец настала пора повернуться лицом к тому, что произошло в Африке.