Однажды на реалити-шоу
Шрифт:
– - Заткнись, -- сиплю я, с трудом разжимая онемевшую челюсть. – Заткнись, пожалуйста…
Но он не затыкается… Он говорит и говорит… Обнимает меня и говорит, заставляя себя ненавидеть.
– - Я тобой очень горжусь… Горжусь тем, что с тобой познакомился…
Последний барьер, отделяющий меня от истерики, прорывает. Изо рта вылетает сдавленное всхлипывание, слезы льются из глаз плотным горячим потоком. Это сильнее стыда и боязни выглядеть жалкой. В последний раз я ревела так, лежа в палате после второй операции. Только тогда без свидетелей.
– -
У меня не остается другого выхода, кроме того, как поверить. Уткнувшись лицом ему в плечо, я позволяю ему себя обнимать, рыдая без остановки.
29
После выпитой бутылки вина и комфортного молчания, мы лежим на кровати. Свет ночника мягко касается стен, за окном мирно засыпает озеро, воздух вокруг дышит тишиной. Мое тело, вымотанное всплеском эмоций, окончательно обмякло и теперь напоминает спущенный воздушный шар, который хорошенько прополоскали изнутри. Чистота и опустошение – то, что я чувствую. А еще умиротворение – такое, какого не испытывала никогда.
Артём лежит совсем рядом. Его дыхание, ровное и размеренное - часть атмосферы этого вечера, как блики луны на водной глади и доносящееся кваканье лягушек.
— Я почему-то представил тебя ребенком, — его голос звучит очень тихо, словно он, как и я, не хочет разрушать уют, окружающий нас.
Я поворачиваю голову, встречаясь с его мерцающим взглядом.
— Почему это вдруг?
— Не знаю… — Артем делает паузу, будто подбирает слова. — Мне кажется ты была не по годам самостоятельной и очень прямолинейной.
— Хочешь сказать, что я еще с детства тыкала каждого уровнем своего айкью? — беззвучно смеюсь я, перекатываясь на бок, чтобы лучше видеть его лицо. — Но вообще, да, так и было. Я была супер серьезной, и не терпела, когда ко мне относились как к ребенку.
Артем улыбается, чудесным образом переводя вечер в режим легкости.
— А ты? Каким ты был ребёнком?
— Шило в заднице. Представь себе пацана, который на каждую сказанную ему фразу спрашивает «почему?». Этим я всех изводил. А ещё вечно откуда-нибудь падал. Первый шрам у меня появился еще до того, как мне исполнился год. Про ожог я уже рассказывал.
— Типичный мальчишка, — заключаю я.
— Типичный, с уклоном в разрушения, — посмеивается Артем. — Родители страшно злились. Мама говорила, что я либо стану выдающимся спортсменом, либо сяду в тюрьму. Третьего варианта она не видела, так что повела меня в футбольную школу.
— Твоя мама случайно не родственница Нострадамуса? Первый вариант действительно выстрелил.
— А ты? — Он поворачивает голову. — Как ты пришла в спорт?
— Меня никто никуда не приводил, — говорю я, ловя себя на мысли, что впервые за минувшие пять с половиной лет, могу говорить о лыжах без болезненного дрожания в груди. – Я увидела прыжки с трамплина по телевизору, и не могла оторваться.
— Сколько тебе тогда было? Семь?
— Ага.
— Пока я в этом возрасте я летал на пиздюлях от деда, ты строила всю свою семью.
— Каждому по способностям, — иронизирую я, дабы держать Артема в тонусе. — Дома меня называли «ее капризное величество».
— А теперь ты крысиная королева, -- Артем ухмыляется. – Вот она, сила монархической крови.
Несколько секунд мы просто молчим, но это молчание не напрягает. Оно как флисовый плед — уютное и согревающее.
— А у тебя были какие-нибудь дурацкие привычки?
— Конечно, -- Артем кивает.
– - На тренировках я регулярно создавал голевую ситуацию возле собственных ворот.
Я непонимающе хмурюсь.
— Зачем?
— Чтобы потом героически спасти команду, конечно.
— Придурок, — я громко смеюсь, окончательно выходя из недавнего транса. – Надеюсь, тренер как следует давал тебе за это по шее.
– - Так и было. Однажды он почти отпиздил меня в раздевалке, пока никто не видел. Тогда я понял, что в командной игре не место для амбиций одного. А ты? Какие у тебя были заморочки?
— Я, как ты мог заметить, довольно страненнькая. — Я перекатываюсь на спину, уставившись в потолок. — В пять лет я решила, что хочу есть только зеленое. Зеленый горошек, зеленый яблоки, авокадо. Бедные мама и папа не знали, что быть, чтобы их дочь не окочурилась с голоду.
— А как быть с питьем? – Артем смотрит с любопытством.
– - Вода же прозрачная.
— Мои находчивые родственники капали в нее хлорофилл. Шах и мат.
— Действительно находчивые. Если бы я такое заявил, мне бы просто вломили по шее. Сейчас, я так понимаю, проблема снята?
— Конечно. Но появилась другая: меня тошнит при слове «шпинат».
– - Даже меня от него тошнит, хотя я никогда не фанател от зеленого.
Взгляд Артема задерживается на моей щеке, заставляя меня невольно затаить дыхание.
— Ты улыбаешься по-другому, — его голос понижается до шепота, рука находит мою.
Внутри горячо екает. Я не пытаюсь отодвинуться, не пытаюсь убрать ладонь, хотя первый привычный импульс – именно такой.
— Тебе бывает страшно?
— Бывает иногда, — признаюсь я шепотом.
– - Почему?
— То, что становится для меня важным, может слишком быстро закончится.
— Риск есть всегда. Но это не повод не жить.
Лицо Артема становится ближе, время замедляется. Сердце гулко стучит, но не от страха, а от предвкушения.
Его губы касаются моих, мягко, приглашающе.
Поцелуй, теплый и бережный – следующий идеальный паззл в картину этого волшебного вечера. Я закрываю глаза, позволяя этому моменту заполнить меня целиком.
– - Скажи, когда захочешь остановиться, ладно? – хриплый шепот Артема щекочет мой подбородок.