Однажды в Америке (др. перевод)
Шрифт:
— Это ты убил маму. Ты извел ее, ублюдок.
Шатаясь, я вышел на улицу и вернулся в болтушку.
Я пил виски и рыдал.
Не знаю, сколько времени я сидел там, смешивая слезы с алкоголем, пока не понял, что уже поздно и надо что-то делать. Я должен проследить за тем, как шкафы и сейфы с деньгами поставят на хранение, а потом заняться грузом в Уэстчестер. Надеюсь, мне позволят присутствовать на похоронах мамы. Обычно это разрешается.
Я доехал на такси до «Толстяка Мо». Комната стояла пустой, в ней не было ни души. Я стоял, озираясь по
— А где шкафы? — спросил я.
Мо передал мне записку. Она была от Макса. В ней говорилось, что он отправил шкафы в хранилище и, когда они вернутся из Уэстчестера, он передаст мне квитанцию, ключи и все прочее. Пусть я не беспокоюсь, они отлично справятся с работой без меня.
Меня охватило блаженное чувство облегчения. Господи, какая удача, подумал я. Я останусь на свободе. Да, но как насчет Макса, Патси и Косого? Их всех заметут и посадят на восемнадцать месяцев.
Какого черта! Я этого не хотел. Если бы не спятивший Макс и не его сумасшедшая идея насчет Федерального резервного банка, я бы не стал на них стучать.
Я связался с братом. Он уже сделал распоряжения насчет похорон. Он наотрез отказался пользоваться услугами нашего похоронного бюро. Он дал мне адрес. Церемония была назначена на завтрашнее утро.
Я вернулся в гостиницу. Я поставил бутылку на столик у кровати. Я пил и пил, пока не впал в какое-то меланхоличное оцепенение.
Где-то вдалеке я слышал тихий хор, певший El Mole, монотонный плач по усопшим евреям. Потом я услышал великого кантора, Йосселя Розенблатта, к голосу которого присоединилась печальная гармоника Косого Хайми. Мне было грустно. Мое сердце плакало по маме.
Я не мог спать. Я вышел на улицу. Я стал ходить из одной болтушки в другую.
Сам не знаю, как это случилось, но я оказался у Джои Китайца.
Он спросил:
— В чем дело, Лапша, ты заболел?
Я пробормотал:
— Сделай мне трубочку, Джои.
Я лег на кушетку. Джои выбрал для меня трубку. Я дрожал. Он обмакнул шарик в воду, подержал его над огнем и вдавил опиум в трубку.
Джои прошептал:
— Ну вот, теперь тебе станет лучше.
Я не помню, спал ли я и видел ли одну из своих причудливых грез. Помню только, что очнулся я в тоске. Уныние обволакивало меня, как туман. Вошел Джои Китаец. Его обычно бесстрастное лицо было мертвенно-бледно и искажено от горя. Слезы текли по его щекам. В дрожащих руках он держал газету.
Он сел на пол и разрыдался:
— Ужасно, ужасно, это ужасно, Лапша.
Я в изумлении сел. Как мог всегда спокойный и невозмутимый Джои так расстроиться из-за смерти моей мамы?
Я похлопал его по спине:
— Не плачь, это было неизбежно. Она очень сильно болела.
Он бросил на меня странный взгляд и протянул мне утреннюю газету. Я взглянул на фото и статью. Какие-то демоны начали вколачивать мне в голову длинные гвозди, протыкая ими сердце и живот. Свет в комнате померк. Потолок опустился мне на голову. Пол поднялся и ударил меня в лицо. Это был конец света.
Двойной листок отделился от газеты
Боже милосердный, это были они, все трое. Три моих брата. Больше чем брата. Макси, Патси и Косой — мертвы, мертвы, мертвы, все трое. Я любил их. Я любил их. Они были мне больше чем братья. Я убил их. Господи, я убил их. Мокрыми от слез глазами я прочел статью. Полицейские на двух машинах попытались захватить фургон с грузом контрабандного спиртного. Сопровождавшая его охрана открыла огонь и была застрелена на месте.
Кроме трех бандитов, в перестрелке погиб один полицейский и четверо были тяжело ранены.
Оглушенный, я сидел на полу, плакал и твердил про себя снова и снова: «Это моя вина. Только моя. Я убил их. Я убил их».
Наконец я смог сосредоточиться. Одна мысль пронзила меня. Я выбежал из комнаты как одержимый, словно кто-то гнался за мной по пятам. Я вскочил в такси.
— Деланси-стрит, — выпалил я.
Меня поразила мысль о наших деньгах, спрятанных в сейфы. Теперь они все были мои — почти миллион баксов наличными. Где-то под ложечкой у меня разгорался жадный зуд. Голова гудела, словно в ней работали ревущие моторы.
Я повторял про себя: «Надо взять их быстро. Надо взять их быстро. Раньше, чем это сделают другие. Это деньги моих братьев. Теперь они мои».
Я выскочил из такси раньше времени. Я бросился бежать по многолюдной улице, расталкивая ошарашенных прохожих. Как безумный, я ворвался к «Толстяку Мо» через главный вход, сметая с пути испуганных посетителей. Я вбежал в заднюю комнату. Она была пуста. Шкафы исчезли.
Я позвал Мо. Он вышел ко мне из-за стойки. На его лице были страх и скорбь. Я схватил его за горло, встряхнул и прошипел ему в лицо:
— Где они? Что с ними?
Он меня не понял.
Он сказал:
— Они мертвы, все мертвы. — Он начал плакать. — Макс, Патси и Косой мертвы.
Слезы струились по его толстому лицу.
Я прижал его к стене и поднес к горлу нож.
В бешенстве я заорал:
— Я говорю не о них, толстый ублюдок, а о шкафах, о четырех шкафах! Куда ты их спрятал? Где они?
— О шкафах? — повторил он тупо.
— Да, о шкафах, грязный ублюдок! — кричал я.
— За ними приезжали люди на машинах, — пробормотал он сквозь слезы. — Макси вчера им все отдал. Я передал тебе записку от Макси, там про это было сказано. Разве ты не помнишь?
Да, теперь я вспомнил. Как я мог забыть?
— Что это были за люди? Ты их знаешь?
— Нет, Лапша, не знаю, честное слово, но мы сможем это выяснить. Только не волнуйся, Лапша, держи себя в руках, — попросил он.
— Ладно, я это выясню, — процедил я, выпустив его и упав в кресло.
Это было большое кресло Макса. Когда я увидел, на чем сижу, то зашелся в истерическом смехе.
— Кресло Макса, королевское кресло, — повторял я, смеясь и плача, пока к горлу не подкатила тошнота.