Однажды в мае
Шрифт:
Лойза нагнулся, и над ним поднялась туча белой пыли. Но угольщик невозмутимо продолжал снимать с себя пулеметные ленты, которые были намотаны крест-накрест на его груди и спине.
Оказывается, Лойза с десятью парнями смело ворвался в госпиталь эсэсовцев и вихрем взлетел на третий этаж, откуда стрелял пулемет. С помощью автомата и кулаков они расправились с коварным стрелком и отбили сначала ручной, а потом и станковый пулеметы.
При обыске больничных палат медицинские сестры страшно визжали, поднимая руки вверх. При этом немки яростно протестовали: они,
— Не орите! — успокаивал их Лойза. — Я под охраной четырех великих держав, да и то не кричу. Однако надо подумать, — сказал он старшей, самой противной сестре, — может, вас сдать в комиссию по охране памятников старины?
Хотя сестры и ссылались на международный Красный Крест, это не помешало им сбросить с третьего этажа на угольщика, когда тот по лестнице спускался с пулеметом, два мешка с медицинским гипсом. Один из них ударился о перила, лопнул и осыпал Лойзу Адама толстым слоем белой пыли. Угольщик чуть не задохнулся.
— Зря стараетесь! — крикнул он наверх. — Можете меня с головы до пят выбелить — «нейтрала» из меня все равно не получится!
Франта Испанец готов был расцеловать Лойзу за подарок, который тот поднес защитникам моста, но угольщик только рукой махнул:
— Это еще не все. Ребята сейчас привезут на двуколке ручные гранаты и винтовки.
Подарок угольщика резко изменил положение на баррикаде у моста. Правда, Лойза Адам еще с вокзала послал сюда пятнадцать человек с винтовками, но, как ни старался Иозеф Стршельба, его отряд почти весь распался. Он так и не успел добраться до моста, и не потому, что люди струсили, — ведь они жаждали свободы и нетерпеливо рвались в бой, однако на пути к мосту почти в каждом доме просили помочь: в доме, мол, забаррикадировался гитлеровский офицер или гестаповец, и грозит стрелять, голыми руками его не возьмешь.
Иозеф Стршельба сначала не отказывал и отпускал одного-двух вооруженных людей — пусть наведут порядок, а потом быстрее добираются до моста. Но стоило помочь одним, как уже нельзя было отказать и другим. Отряд растаял, как снег на солнышке. И к поваленному трамваю, за которым сидели Испанец с Гошеком, Стршельба привел с собой лишь троих бойцов. И своевольный Микат, который так радовался предстоящему фейерверку, тоже куда-то исчез. С четырьмя-пятью. винтовками можно было отбить лишь незначительные атаки. А что, если вздумает прорываться большой отряд гитлеровцев?
У Гошека от всех этих забот голова пошла кругом. В то время, когда он прибежал на зов Испанца, у моста находилось человек двадцать пять, но ни у кого не было оружия. Винтовка была только у одного Гошека. Уже одно это придавало ему вес в глазах остальных.
Испанец пожал Гошеку руку и сказал громко, так, чтобы вокруг все слышали:
— Гошек, ты назначен командиром на мосту. Революционный национальный комитет приказывает тебе не пропускать немцев через мост в Прагу, чего бы это ни стоило!
Толпа загудела, поддержав Испанца: от спокойной коренастой фигуры Гошека веяло необыкновенной уверенностью. Даже тем, кто его не знал,
Гошек перевел дух и тихо сказал Испанцу:
— Может, лучше ты, Франта?..
— Тебя здесь знают, Гошек. Тебе доверяют. Это очень важно. И солдат ты тоже хороший.
А ты куда?
— Понятно, при тебе останусь. Буду помогать.
Они больше ничего не сказали друг другу. Да и зачем? Без всяких слов их объединяла общая вера в победу.
Где-то там, за рекой, был враг. Он скрывался в кудрявых рощицах, среди безобидной зелени садов вокруг вилл. Иногда, словно железный дятел, оттуда тюкал невидимый пулемет, и с высоких мачт на мост сыпались осколки фонарей. Пули били и по бетонным перилам, откалывали от них мелкие кусочки, которые летели в разные стороны, барабанили по грязному днищу трамвая.
Мост нужно было превратить в неприступную крепость. Но сейчас, пока было светло, всякий шаг по широкой проезжей части моста грозил смертью. Нацисты сами дали знать об этом: полчаса назад через мост пытался пройти из Голешовиц в Пельц-Тирольку какой-то человек. Он шел с портфелем под мышкой, словно на прогулку.
— Лучше вернитесь, приятель! На мосту вас нацисты убьют! — предупредили его.
— Это почему же? — обозлился он. — Я человек нейтральный, в политику не лезу! — И он вынул из портфеля белый, должно быть парикмахерский, халат, подчеркивая свой нейтралитет.
— Они тут уже застрелили одну кондукторшу… за здорово живешь!
— А вы не трогайте их! Не дразните винтовками! — И он прошел мимо поваленных вагонов, размахивая белым халатом вместо флага, потом ступил на мост.
Он не сделал и сотни шагов, как с противоположного берега залаял станковый пулемет. «Нейтрал» упал на асфальт, словно подкошенный. Он так и остался неподвижно лежать на мосту, прикрытый белым халатом. В трех шагах от него валялся портфель.
Гошек запретил переходить через мост. Надо было дождаться темноты и только тогда укреплять баррикаду.
Наблюдательный пункт Гошек устроил на чердаке двухэтажного дома Марешей, который выходил узким фасадом на улицу, а со стороны реки был прикрыт насыпью предмостья, так что с другого берега Влтавы виднелась лишь крыша. Из круглого слухового окна открывался вид на противоположную сторону реки, и проезжая часть моста была как на ладони.
Через два дома, во дворе трактира «У Здерадичков», был штаб. Гошек и Испанец как раз совещались, где раздобыть хоть несколько винтовок, когда прибежал угольщик с пулеметом. Что могло быть лучше этого неожиданного подарка!
Лойза Адам еще вытряхивал гипс из своей куртки, а на дворе уже дребезжали колеса обещанной двуколки. На ней лежали винтовки, жестяные ящики с патронами и ручными гранатами; кроме того, привезли два ручных пулемета. Всем бросилась в глаза необыкновенная упряжка: тележку с тяжелым грузом тащил полицейский Бручек, а сзади ее толкали два дюжих молодца. Лямка врезалась в необъятное брюхо Бручека, он пыхтел, по жирной физиономии текли грязные струйки пота, но глаза его блестели, как на гулянке.