Одно чудо на всю жизнь
Шрифт:
— А потом?
— Потом — Старший из больницы сбежал, отрыл где-то заначку, или грабанул кого по дороге. Выкупил Большого из интерната. А Младшего они совместно из детдома попросту украли. Ну, он сам не шибко сопротивлялся, потому что братья…
— А почему — Лисы?
— Так они и вправду — Лисы. Фамилия такая — братья Лис. Немцы они по отцу. Ты не знал? А как их зовут — знаешь? Генрих, Вальтер и Иоганн. Вот так. Папаша ихний один из первых предпринимателей был в нашем Озерске. Ресторан держал, и бензоколонку на въезде, и ещё что-то. К лесу подбирался, расширяться хотел, тут что-то и застопорилось. Пересеклись интересы, то ли с питерскими бандюганами,
18
Международники — здесь: бандиты, действующие в нескольких странах.
— А дети? Как же их-то?
— А они сбежали. И где-то почти год хоронились. Я так думаю, что у Старшего-то точно крыша от всего этого отъехала. Судя по его последующим действиям.
Больше всего на свете Генка ненавидел общественный транспорт. Вонючие, замасленные куртки, полузастёгнутые ширинки, шершавые пальто, пояса которых царапают щёки, огромные сумки, которые норовят поставить тебе на голову… Неужели придётся ехать?!
И ещё проблема — менты. Ментов Генка ненавидел тоже. Ещё он ненавидел алкашей, стариков и старух, бомжей, бандитов, тёток, от которых воняет духами, ухоженных, чистеньких детишек с портфельчиками и без — в общем, устав от перечисления, можно сказать, что Генка ненавидел почти весь мир. В этом жутковатом калейдоскопе Генкиной ненависти было два исключения: Валька и Ёська. Теперь вот ещё Вилли появился. Генка изо всех сил старался, чтобы об исключениях знало как можно меньше народу. Любая привязанность — это слабость, ниточка, за которую можно потянуть. Генка категорически не желал, чтобы кто-нибудь тянул его за ниточку. Генка желал дергать за ниточки сам.
Прежде, чем что-то решать, следовало отыскать Ёську, поговорить с ним. Найти Ёську просто — наверняка с новой книжкой у пруда сидит. Спрыгнув со стула, Генка распахнул дверь и на несколько секунд замер на деревянном высоком крыльце, готовясь к спуску. Справа между стволами сосен поблескивала поверхность озера, слева стояли три заколоченных корпуса, а прямо перед Генкой, метрах в пяти от крыльца, маячил скрытый под зелёной крышей умывальник с семью расположенными в ряд кранами и жестяным желобом для стока воды. Пахло водой и опавшими листьями. Генка вдохнул терпкий осенний воздух и, кряхтя, начал спускаться с крыльца.
Ёська лежал на мостках на животе и заворожённо глядел в глубину пруда. Раскрытая и придавленная палкой книга покоилась рядом. Тут же стояли две стеклянных банки, в которых копошилось что-то умеренно отвратительное.
— Ты смотри, Генка, это наверняка — водяной скорпион, — не оборачиваясь, сказал Ёська, узнав брата по шагам. — Вон там, на картинке, сравни. А это у него дыхательная трубка торчит… Мне первый раз попался. Он на гнилой лист похож, его не видно, так и в книжке сказано. Но я подстерёг, когда он пошевелился… Здорово, правда?
— Отличный водяной скорпион, — сдержанно согласился Генка. — Оторвись от них маленько, разговор есть.
— Чего, опять жрать? Я не хочу, — закапризничал Ёська и обернулся. Круглый белобрысый затылок сменился на не менее круглую и белобрысую мордашку. — Пусть Валька лопает. Так, как ты меня кормишь, только землеройки едят. Я читал…
— Не про
— Вилли-новичка видел?
— Да, видел, — серьёзно кивнул Ёська.
— Как тебе?
— Мне он понравился, — от капризности не осталось и следа, Ёська тщательно подбирал слова, поглядывал на брата с нескрываемой опаской. — Он хорошо говорит, интересно.
— Его история — всё брехня, верно?
— Пожалуй, да… — Ёська ещё больше съёжился под тяжёлым Генкиным взглядом.
— «Подснежник» [19] , ты думаешь? Чей? Пацан ведь совсем…
— Не «подснежник», нет! — Ёська энергично замотал круглой головой. — Он один, совсем один, никого за ним нет — я чувствую.
19
«Подснежник» — то же, что подсадная утка, наседка, подсада — на уголовно-милицейском сленге — агент, которого органы подсаживают в группировку или камеру, где он наблюдает и копит информацию, а в нужный момент выступает в роли «пятой колонны».
— Зачем тогда брешет?
— Не знаю. Может, по голове ударили? Может, хочет чего?
— Угу! — Генка удовлетворённо кивнул. — Хочет. Хочет, чтобы мы ему сестру нашли.
— Какую сестру? Где? Почему — мы?
— Третье — понятно, — Генка сплюнул в воду и замысловато выругался. — Все, даже менты, знают, как я братцев опекаю… чтоб вам всем провалиться!
— Если мы провалимся, ты, Гена, совсем озвереешь, — серьёзно сказал Ёська, глядя куда-то в сторону озера.
— Зверю жить лучше…
— Но ты — человек…
— Я — не человек! — неожиданно сорвался на крик Генка. — Давно не человек! И не был никогда! Я — урод!
— Прекрати, пожалуйста, — тихо попросил Ёська. — Если бы не ты, мы с Валькой уже пять лет как в земле гнили…
— Ладно, — Генка взмахнул рукой, мимоходом утерев глаза. — Проехали. Соль в том, что этот сучонок, этот лживый язык Вилли обещает тебя вылечить.
— Почему — меня? А тебя? А Вальку? — вскинулся Ёська. — Как — вылечить? Он что, врач, колдун? И откуда он знает? Я ему ничего не говорил…
— В том-то и дело! Если бы он про меня или про Вальку заикнулся, я бы ему язык поганый тут же на сучок насадил и на ветку намотал. Потому что про нас и так всё ясно. А про тебя он не знал. И не спрашивал ни у кого — я выяснял. Сказал: я сам вижу по каким-то там признакам. Диагностика такая. То есть: или «подснежник» с готовой информацией, или… или в этом что-то есть…
— Генка… — голубые Ёськины глаза, явно против воли мальчика, стали умоляющими и похожими на собачьи. — А чего он за это хочет-то?
— Говорит, найди мне сестру, а я тебе брата вылечу. Я сам ничего у вас не знаю, поэтому у меня не получится. Либо это всё тонкий расчёт и наглость такая, что… — Генка выругался ещё раз. — Либо… либо правда, Ёська! Такой вот расклад получается… И если ты чувствуешь, что он — один…
— Гена, давай хотя бы попробуем, а? — Ёська вскочил на ноги и сверху вниз взглянул на брата. — Но… но кто же он тогда получается, Вилли этот? Инопланетянин, что ли? Или волшебник?
— Да я сам ничего не знаю! — Генка с досадой стукнул кулаком по ладони. — И он, сучонок, молчит. Бормочет что-то такое, что, мол, сам не понимаю, как всё это вышло, но только — вот так…