Одноклассники smerti

Литвиновы Анна и Сергей

Дима, захватив семь восьмых кровати, сладко почивал. Надя осторожно выбралась из-под его ноги, по-хозяйски перекинутой через ее бедро, и пошлепала на кухню. По пути сунула нос в гостиную, где вчера явно до глубокой ночи заседал перед компьютером сердечный друг. Глаз да глаз за ним нужен, потому что Полуянов почти всегда к своему лэп-топу и соленые орешки тащит, и яблоки, и даже крупно резанную колбасу. Не доедает — а потом по всей квартире муравьи и вонь.

Но сегодня никакой провизии возле компьютера не оказалось. Зато прямо поверх закрытой крышки возлежал Димин блокнот. Среднего размера, в рыжей картонной обложке, на пружинке. Полуянов

себе такие оптом покупал, по тридцать штук в упаковке. И обычно тратил по блокноту на каждое расследование. Заносил туда и телефоны, и конспекты интервью (одному диктофону он не доверял), и мысли по теме. Называл блокноты своим «бесценным архивом» и их, даже десятилетней давности, выбрасывать запрещал — Надя еле добилась, чтоб он позволил хотя бы на балкон «архив» вынести.

Димины блокноты и листочки из них, разбросанные по всей квартире, ее ужасно раздражали, и обычно она еле сдерживалась, чтоб не поддеть их ногой, но сегодня… Раз Полуянов хранит гордое молчание, а тема его статьи ей столь волнительна и близка…

Надя сбросила плямкающие тапки. Пулей метнулась в спальню — убедилась, что Димка по-прежнему дрыхнет. Схватила блокнот и ринулась вместе с ним в ванную. Щелкнула замком. Устроилась, простите, на унитазе. И в нетерпении откинула обложку.

На первой же странице увидела написанное размашистым Димкиным почерком:

«Пьет. Кто приучил? Когда?»

«Кто родители?»

«Музыкальная карьера».

Ну, это ясно, это он план статьи составляет.

Надя в нетерпении перекинула пару страниц и наткнулась на печатное: «СТЕПАН. УЛИКИ. (ОПЕР)».

Ага. Значит, уже с ментами встречался, которые дело ведут. А ей — ни полслова! Вот гад!

И Надя в нетерпении начала читать конспект.

1. Однозначно: чужих отпечатков в квартире нет — по крайней мере, свежих.

2. Кухня: два стакана, початая бутылка, пальцы только Степана и Елены.

3. Соседка (бабка Юлька) накануне слышала звуки ссоры. С ее слов, Елена кричала: «Ты ничтожество! Ты разрушил мою жизнь!»

4. Степан исчез. Никаких следов. Паспорт в квартире, билетов из Москвы не покупал.

И еще более крупно: «ОН?» А потом совсем уж огромные буквы: «ОН!!» И рядом бисерные каракули: «Кому исчо?!»

Ежу понятно: Дима не сомневается, что убийца — Степка. И будет пытаться убедить в этом всех остальных.

Надя вдруг вспомнила далекий выпускной вечер. Ближе к ночи диджей решил приколоться и сразу после «Рамштайна» врубил вальс. Народ заржал, зашикал, потянулся с танцпола прочь. А нескладный Степка вдруг заключил Надю в объятия и закружил ее во вполне компетентном «и раз, и два, и три». И она, легко скользя в его уверенных руках — хотя сама вальс танцевать и не умела, — удивленно спросила:

— Степаха! Где ты этому научился?!

А он загадочно улыбнулся ей из-под своих очков и небрежно ответил:

— Да я много чего умею! Просто вы меня совсем не знаете…

Это Степку-то они не знают! Степку, который весь как на ладони!

Но, оказывается, они действительно его совсем не знали…

Глаза против воли застили слезы, буквы в Димкином блокноте запрыгали. Надя, пытаясь взять себя в руки, стиснула зубы — и вдруг услышала из недр квартиры требовательный клич Полуянова:

— На-дю-ха!

Я, мол, проснулся. Иди, целуй.

Она

в ужасе захлопнула блокнот и бросилась вон из туалета. Обязательно нацепить на бегу в спальню беззаботную улыбку. И заскочить по пути в гостиную — вернуть блокнот на место.

…Их общее утро прошло в веселой, деловой суете. Дима, будто в качестве компенсации за вчерашнюю хмурость, был весел, остроумен и горяч. Как ни отнекивалась обиженная его давешней холодностью Надежда, он налетел вихрем, даже кофе не попив, а уж это вернейший признак, что хотел ее чрезвычайно .

Но когда в блаженный момент отдохновения Надя решила к нему подкатиться («Дим, а скажи…»), он не размяк. Нежно потрепал ее по волосам, но твердым голосом сказал:

— Пока ничего, Надюха. Расследование идет полным ходом, результатов нет. Но обещаю: составлю хоть приблизительную картину — и сразу расскажу.

Ничего себе: нет результатов! Когда Степку-то, считай, уже обвинили…

Далеко. Степан

Жизнь на хуторе близ деревни Калинки его совсем не напрягала. Дыра, конечно, страшенная. Из благ цивилизации одно электричество, а до ближайшего продуктового пять километров пехом. Сортир, ясное дело, во дворе, баня и вовсе рухнула. Впрочем, колодец функционировал исправно, и тягать из него воду оказалось даже забавно. А уж без смога и пробок на улицах — и вовсе благодать.

Бытие они с Мишкой вели самое немудрящее. По утрам, кто первый проснется, заваривал чай и строгал бутерброды. Дальше умывались из-за страшнейшей жары по расширенной программе — поливали друг друга колодезной водой из ведер. После Мишка убегал за своими натуралистическими наблюдениями в окрестные степи, а Степан, хотя сослуживец и настаивал, чтоб гость «только отдыхал», не спеша в охотку начинал хозяйственные работы.

Хутор, объяснил Мишка, ему достался в наследство от деда — лет пятнадцать назад. Раньше здесь имелись и курятник с сараем, и крепкая банька, и посадки. Но абсолютно не приспособленный к деревенской (да и вообще к жизни ) сослуживец умудрился развалить крепкое хозяйство в кратчайшие сроки. А Степа, частью от скуки, частью в благодарность за гостеприимство, взялся хуторок возрождать. Привести в порядок абсолютно запущенный, заросший бурьяном огород, ясное дело, не пытался — не его профиль, да он и не сомневался, что уж на картошку с капустой деньги всегда найдутся. А вот реанимировать рухнувший забор, разобраться, почему дымит печурка, починить нещадно бьющую током розетку — это всегда пожалуйста.

Хоть Ленка, вечная ей память, и клеймила его «никчемным интеллигентом», а минимальные навыки, из тех, что принято называть «мужскими», Степа усвоил. И теперь с удовольствием сравнивал себя с бестолковым Мишкой, который до сих пор, в двадцать семь лет, дров наколоть не может.

С этим Мишелем вообще какой-то зоопарк.

Степан смотрел на сослуживца, варил на них обоих макароны по-флотски, пил с ним водку и чай, слушал бесконечные рассказы про степных и лесных тварей и не уставал поражаться: как можно было дожить до немалых уже годов и остаться настолько целомудренным? И главное — сохранить этот незамутненный, слегка обиженный и жадный до новых впечатлений взор ребенка?.. До сих пор на полном серьезе вести, безусловно, богоугодные, но абсолютно неактуальные для современной жизни речи?! Но ведь друг, похоже, не притворялся, когда разглагольствовал, будто надо всех любить и всем прощать…