Однокурсники
Шрифт:
— Ты ведь не знаешь, Надя, что такое кулисы, театральные подмостки. Разве можно в этом мире остаться тем, чем ты хочешь быть неизменно в жизни?
— Почему нет? Да в этом театре, где мы с тобой были два раза, разве нет замужних актрис? Я знаю, что есть. Ты сам мне говорил. И та, которая нас с тобой восхитила, — замужняя.
— Да, на одной сцене с мужем.
— Это все равно, Ваня. Все зависит от тебя, от того — какие у тебя правила, какой характер. Соблазны?!
Они всегда есть. Знаешь, это уже старо — застращиванье
— Может быть… только, — голос его заметнее дрогнул, — если ты увлечешься и, сделав опыт, в эту зиму отдашься театру — тогда…
Он не досказал.
— Тогда что?
— Мне слишком больно говорить, Надя. Выходит так, точно я тебе препятствую найти призвание. Но согласись… не о том мы с тобой мечтали… не к тому готовились в жизни?
— Так ведь я, как заблудшая овца, могу вернуться в ясли? Ваня! Милый! Зачем вставлять себя в тиски… сразу? Разве не выше всего свобода? Сколько раз я это от тебя слышала? Скажи! Не — криви душой!
— Свобода… да, Надя. Актрисе она нужна больше, чем кому-либо, — это точно.
Он не глядел на нее и старался подавить свое волнение; но Наде показалось, что на ресницах у него блеснули слезинки.
— Твою свободу… я могу возвратить тебе… и теперь, — с трудом выговорил он.
— Что ты? Бог с тобой! Разве я к тому подбиралась?
Ваня!
Надя обняла и поцеловала его в щеку.
— Как тебе не грех! — промолвила она, охваченная волнением.
— Все равно… Я тебе говорю теперь же: если ты отдашься сцене и тебя будет стеснять тот обет, который мы дали друг другу, — я возвращу тебе твою свободу.
Он чуть-чуть не разрыдался, быстро встал и отошел к окну, чтобы она не видала его лица.
Надя подбежала к нему сзади, взяла за талию и щекой приложилась к его щеке.
— Полно, Ваня! — вскричала она. — Это на тебя не похоже. Нервная девица ты, а я на амплуа мужчины- студента с таким прошедшим, как у тебя. Из-за чего же нам волноваться? Все по-старому. И я остаюсь в Москве…
Буду при деле. Зимой съезжу к папе.
— Ты ему писала? — спросил Заплатин, не оборачиваясь к ней лицом.
— Писала. И в его ответе я уверена. И он ведь частенько говаривал: "Тебе бы, Надюля, — на сцену! Богатая вышла бы ты Катерина… И даже Дева
Орлеанская". Ей-Богу! Я не привираю задним числом.
Можешь мне верить… Ну, полно! Как не стыдно! Даже чуть не разрюмился.
Она схватила его за плечи, повернула к себе лицом, поцеловала еще раз и, подведя опять к кушетке, посадила и села рядом, не выпуская его руки из своей.
— А теперь, — начала она весело-возбужденно, надо ковать железо, пока горячо. Поступить на курсы. Ведь и у них уже прошли
Заплатин сделал движение, точно хотел высвободить свою руку.
— Если ты не желаешь сам напомнить ему, — я это сделаю! — решительным тоном сказала Надя. — Но я не понимаю, Ваня, с какой стати ты так считаешься с ним?
— Он может мне давать работу, — горячо прервал Заплатин. — Я его товарищ, однокурсник…
— А я — посторонняя девушка? Почему же я не могла бы обратиться к нему… прямо, как к человеку со связями… любителю театра, даже и не будучи с ним знакомой?
— Это было бы гораздо лучше.
— Полно, Ваня! Воля твоя, — ты нервничаешь? Если твой
Элиодор не хвастун — он поможет мне поступить на эти курсы; а хвастун — так мы и сами найдем дорогу. Точно то же я скажу и насчет работы… Нет у тебя никакого резона — не разделить со мною твоего заработка, не давать мне переводов потому только, что давалец работы — Пятов.
Она выговорила это решительным тоном.
Заплатин выслушал молча, и когда она кончила — поднялся с места и стал с ней прощаться.
— Ты все еще дуешься, Ваня? Это нехорошо!
— Прости! Я притворяться не могу. Ты госпожа своих поступков, но я не в силах радоваться тому, что в ближайшем будущем чревато… всякими последствиями.
— Чревато! Ах, Ваня! Что за книжное слово! Я не воображала, что ты… такой… не упрямец, а гораздо хуже — ревнивец.
— Будь по-твоему! — тихо выговорил он и, не прощаясь с
Надей, вышел из комнаты.
IX
Святки — на дворе.
У Заплатина в его комнате, в тех же номерах — побольше света. Он перебрался на улицу и платит пятью рублями дороже.
Снег блестит на крышах и отражается розовым отливом на стенах.
Время — морозное, настоящая декабрьская погода за несколько дней до рождественского сочельника.
Но на душе у Заплатина нет праздника.
Он, в старой студенческой тужурке, стоит у окна и смотрит уныло на улицу.
Вдоль тротуара, по той стороне, идет чугунная решетка купеческих хором. Дом — особняк в греческом стиле — позади садика с фонтаном, прикрытым деревянным шатром. Деревья в инее. Так красиво, а любоваться не хочется.
Шныряют взад и вперед санки. Обыватели везут провизию. Кульки с гусями и поросятами весело торчат из передков и с колен проезжающих — в шубах и салопах. Все готовится к усиленной еде и ликованию.
А он не думает ни о каком святочном кутеже. Деньги у него есть. Внесет плату за свой последний семестр, и все-таки у него останется малая толика.
В эту минуту он ставил перед собою категорический вопрос:
"Поедет он или нет повидаться с матерью на зимние вакации?"