Одуванчиковое лето у бетонной стены

Семироль Анна

Я понимаю - ревновать свою девушку к мужчине или своего мужчину к другой девушке. Это нормально, это дух соперничества, это природное. И то - не совсем понятно, откуда ревность, если ты уверен в своих чувствах и чувствах любимого человека? Это что - действительно неуверенность в себе? Дружище, ты когда-нибудь кого-нибудь ревновал?

У меня никогда не возникало желание наложить на Сашку печать "моё!". Не просто повода не было, а... как бы это выразить-то не столь коряво? Я его люблю. И стараюсь делать так, чтобы ему было хорошо. А человеку хорошо,

когда он себя человеком чувствует, а не вещью. Присваивают ведь только вещи... или животных... но никак не любимых людей. И почему многих так обижает, когда твоё внимание достаётся не только им? Не понимаю.

А Одуванчик... Это же чудо. Как можно вот так взять и попросить забыть про него?.. Неужели так жалко - поделиться с чудом вниманием той, кого любишь?

Наверное, я действительно ещё многого в этой жизни не понимаю.

Сидела дома. Помогала знакомой обрабатывать материал для какого-то социсследования. Пару раз выбирались с Сашей за город, купались, загорали. Ели черешню и клубнику. Лето всё-таки...

...А он был далеко-далеко. И всякий раз, как я задумывалась о нём, натыкалась на Сашин взгляд - суровый и жёсткий. Становилось прохладнее и почему-то щипало в носу. И попадалась невкусная клубничина.

Несколько раз хотела съездить тайком. Но задумывалась над тем, что это обман и нечестно - и оставалась дома. Заносила для Иры цифры в бесконечные столбики. Неделю, вторую...

На третьей неделе сдалась.

– Саша, давай поговорим.

Если честно, я не думала, что он расслышит мой неуверенный сдавленный писк сквозь гул оживлённой улицы.

– О чём, Нюрчик?

И тут оказалось, что перейти к делу - это очень трудно. Я мялась, мямлила, пытаясь сформулировать как можно точнее, короче и безобиднее. Автострада шипела на меня рассерженной змеёй. Саша ждал.

– Мне хочется... очень хочется... увидеть Одуванчик.

Сашка вздохнул.

– Зачем, милая?

– Я скучаю, - ответила еле слышно.

Щелчок зажигалки, затяжка, повисшая пауза.

– Нюрк, я не могу запретить. Я лишь попросил тебя не ездить туда. Просьбу можно выполнить или не выполнить. Ты сама выбираешь. Но мне не хотелось бы. Честно.

– Почему?

– Потому что я тебя люблю и пытаюсь сберечь.

– От чего, Саша? От настоящего чуда? Ты же сам видел, ты чувствовал...

Он посмотрел на меня грустно и с сожалением.

– Именно потому что я сам всё видел.

– Я не понимаю...

– Жаль.

Он курил, я стояла рядом - растерянная и ощущающая себя отделённой от него бетонной стеной взаимонепонимания.

– Вон твой трамвай - как раз до окраины.

Тупо шагнула к остановке. Обернулась.

– Ты поедешь со мной?

– Нет. Поезжай. Позвони, когда вернёшься домой, Нюрк. Я буду ждать и волноваться.

Двери трамвая закрылись за моей спиной, откусив шипение улицы, запах пирожков на остановке и надоедливое "Внимание, акция! Купив сегод...". Вагон тронулся. Я не отрываясь смотрела на Сашу. Он выбросил

окурок в урну, ссутулился и достал следующую сигарету. И было в этом что-то такое безысходное, что...

Выскочила на следующей остановке. Бежала, чудом не сталкиваясь с прохожими, неслась, как на пожар. Мокрое платье прилипало к спине, воздух комками застревал в горле.

Издалека увидела, как Саша садится в подъехавшую маршрутку. Рванулась изо всех сил, крикнула так громко, как смогла:

– Саааашааааа!!!

Чудо всё-таки произошло: он меня услышал.

А потом... Я могла бы нагородить тебе сказок про дурные предчувствия, про то, что я всё же смылась от Саши к Одуванчику, как сидела рядом с ним, счастливая... но врать-то зачем? Нет смысла рассказывать красивые слёзные истории ради итога.

Его не стало, дружище. В один момент.

Я развешивала в ванной свежевыстиранное бельё, когда вдруг меня на секунду накрыло что-то резкое, острое - будто какой-то бесшумный взрыв, под волну которого я попала. Дурнота, оглушённость... и вот уже прошло, а я сижу на кафельном полу, локоть ободран об ванну, мокрая простыня, свалившаяся на меня с оборванной верёвки, ощутимо-холодная.

– Нюра, что такое?
– в дверях встревоженная мама.

– Вот, упала, - ответила я растеряно.

Встала, пристроила кое-как простыню, прошла в комнату. Я уже тогда всё поняла, но боялась даже подумать, что это правда...

Джинсы, футболка, быстро взмахнуть над собой расчёской...

– Дочь, ты не..?

– Нет. Не знаю. Мам, я отъеду ненадолго. Через час-полтора вернусь, ладно?

– Ты к Саше?

– Нет.

Автобус ехал медленно. Словно пытался таким образом заставить меня подумать над тем, зачем я в него села и какой смысл ехать туда, куда я еду. Смысла УЖЕ не было. Был порыв... и всё. Как будто дали пинка - и ты бежишь. Уже далеко убежал, а остановиться не можешь, потому что под горку...

Несколько раз тянуло выйти из автобуса и вернуться домой. Только какое-то непонятное чувство удерживало на месте. И я ехала, безразлично созерцая входящих-выходящих пассажиров, одинаково-разные авто за пыльным окном, а в голове расплывалась пустота.

Бессмысленно.

Поздно.

Ну и что?..

Траву возле стены трамвайного депо покосили. Немолодой мужчина в синем комбинезоне жужжал косилкой метрах в ста от того места, где рос Одуванчик. Где он рос меньше двух часов назад.

Присела на корточки и погладила раскрытой ладонью стриженный ёжик, оставшийся от гусиной травки. Трогать зияющие трубочки вен-стебельков моего Одуванчика не хватило смелости. Я знала, что ничего не почувствую, и не хотела убеждаться в этом лишний раз.

– Я знаю, что ты меня звал... а я не приходила. И поздно теперь просить за это прощения.

Проходящая мимо парочка покосилась на меня с опаской. "Я знаю, что вы обо мне думаете", - сказала я про себя, - "Но это ничего не изменит...". Они отошли метров на пять, и до меня донеслось: