Офицер по вопросам информации
Шрифт:
Участие в таких диспутах испортило Максу много приятных вечеров — и все из-за «Лейт ситуэйшн рипорт», которые он выпускал в десять сорок пять, и они предшествовали пятичасовым отчетам. Он потерял счет случаям, когда его вызывали к телефону в середине приятного обеда, и ему приходилось выслушивать нудное блеяние из штаб-квартиры артиллерии или авиационной разведки — все они были полны желания получить драгоценный скальп.
Он подумал, что лучше всего держать эту информацию подальше от Пембертона. Он толком не мог объяснить основную причину, по которой поддерживал отношения с офисом вице-губернатора, занимаясь
Но вместо этого нес на себе тягостный груз, вникая во все детали работы информационного отдела: прослушивание станций вражеского радио на всем пространстве Средиземного моря; перевод передач Би-би-си и речей губернатора, обращенных к мальтийцам, а попутно — подбирал легкую музыку, которая перемежала новостные сообщения.
— Позолоченная пилюля, — рассеянно произнес Пембертон, когда Макс умолк.
— Хорошо сказано.
— Но не пропаганда.
— Гоните эту мысль. Еще до конца недели мне придется предстать перед Финансовым комитетом и воевать с ним, оправдывая дополнительные расходы на департамент Эдварда Пембертона.
Он не врал. Ему придется это сделать, пусть даже представители Мальты подвесят его над углями, но потом им придется согласиться с его требованиями. Для него это был предсказуемый маленький театр, который повторялся с утомительной регулярностью, обнажая одну из основных тем колониальной администрации: позволь их стороне высказаться, а затем скажи, что им следует говорить.
— Думаю, картина мне ясна.
— Прекрасно. Кстати, где вы остановились?
— У Осборна.
— Нужно найти вам более постоянное убежище. Вечерами там устраивают пьянки, и вам придется расплачиваться, чтобы заявить о себе. Мы подберем что-нибудь для вас.
— Звучит обнадеживающе.
— Если вы не против заднего сиденья, я мог бы подхватить вас около пяти.
— У вас есть мотоцикл?
— Технически это три мотоцикла, скрепленные проволокой и силой воли.
Пембертон просиял улыбкой кинозвезды.
Да, подумал Макс, Розамунда будет очень рада неожиданному гостю.
Так и случилось.
Встретив их в дверях, она поправила прическу, чего никогда не делала для Макса.
Дом располагался недалеко от дороги Принца Уэльского в Слиме, примостившись рядом с полицейским участком. Это был типичный мальтийский дом, и его скромный фасад не давал никакого представления о сокровищах, которые хранились за ним. Деревянная входная дверь располагалась между двумя окнами, и еще три были на верхнем этаже, объединенные каменным балконом, который нависал над улицей. Симметричный фасад дома не имел никаких украшений, если не считать медной пластины с названием «Вилла Мария», вделанной в белую штукатурку, и небольшой застекленной терракотовой ниши над входом с изображением безутешной Богоматери, прижимающей к себе ребенка.
На Розамунде было длинное атласное вечернее перламутрово-серое платье, и, как только она выверенным жестом поправила рыжеватые локоны, Макс представил спутника. Розамунда протянула хрупкую руку и, когда они пожали ее, увлекла Пембертона внутрь, бросив из-за плеча одобрительный взгляд на Макса.
Холл был просторный и прохладный,
— Скажите, Эдвард, вы, случайно, не в родстве с Адрианом Пембертоном?
— Если он живет в Чепстоу, то, боюсь, он мой кузен.
— Почему вы должны бояться?
— Вы явно ничего не слышали.
— Нет, а потому не могу дождаться вашего рассказа.
Розамунда взяла Эдварда под руку и через гостиную повела к большому, обнесенному стеной саду позади дома.
— Он сделал что-то ужасное? Я думаю, именно так он и поступил. В таком случае будут оправданы все мои подозрения на его счет.
Макс бросил свою туго набитую кожаную сумку на диван и последовал за ними.
У Розамунды было три правила, которых следовало придерживаться во время ее «маленьких вечеринок». Первое заключалось в том, что она лично встречала каждого гостя у дверей. Второе — считалось непростительной грубостью рассуждать об источнике обильных запасов спиртного, когда на острове с трудом удавалось раздобыть бутылку пива. Третье правило гласило просто и ясно: после первого часа «парламентская говорильня» прекращалась, о чем в назначенное время сообщал маленький ручной колокольчик.
— Всю неделю не слышала от Хьюго ни о чем, кроме налетов, «бофоров» и «Юнкерсов-88». Так что несколько часов я хотела бы поболтать о чем-то еще, и уверена, вы тоже.
Хьюго, ее муж, был подполковником частей Королевской артиллерии. Перед войной он был известным математиком, и ему принадлежали сложные расчеты для координации огневого вала над Гранд-Харбором — это было впечатляющее зрелище, и Хьюго уже видели на посту старшего офицера в штаб-квартире Королевской артиллерии. В свои сорок с небольшим он выглядел значительно старше, что способствовало его горячему увлечению — театру — и давало возможность играть роли возрастных героев, за которые он охотно брался всякий раз, когда любительский драматический клуб Мальты ставил одну из пьес. Он вечно старался привлечь Макса к прослушиванию, чтобы дать ему какую-нибудь роль: буфетчика, шофера, немногословного гостя.
Пока Розамунда, забыв о первом правиле, водила по саду свою новую находку, Макс двинулся к столу с выпивкой под благодатной тенью одного из апельсиновых деревьев. Как и полагалось, тут никто не наливал. Слугам-мальтийцам не следовало знать, что позволяют себе их братья по оружию. Макс наливал виски с содовой, когда услышал из-за спины знакомый голос.
— «Ах ты, проклятый убивец!»
— «Генрих Четвертый», — не поворачиваясь, отреагировал Макс.
— Нехорошо, и ты это знаешь.
Макс развернулся к Хьюго, лоб которого, как всегда, был покрыт капельками пота. Это была старая и уже несколько надоевшая им игра. Хьюго любил иногда бросить ему какую-нибудь цитату, обычно из Шекспира, — но не всегда.
— «Генрих Четвертый». Вторая часть, — сказал Макс.
— Проклятье!
— Мистрис Куикли — Фальстафу. Я это учил еще в школе.
— Еще раз черт бы тебя побрал. Три раза подряд.
— Но только двадцать два из тридцати восьми.
Хьюго коротко хмыкнул.