Офицер. Сильные впечатления

Морозов Сергей

— Давайте перейдем сразу к делу, — предложила она.

Он как-то странно прищурился на нее и, словно извиняясь, сказал:

— Вообще-то у меня тут еще одна встреча.

— Вы что, передумали? — насторожилась она, и в ее голосе послышалось раздражение.

Еще не хватало, чтобы он передумал. Она полдня просидела в этом чертовом гуманитарном фонде, пила этот чертов чай, от которого теперь распирало мочевой пузырь, а он сейчас вдруг возьмет и пойдет на попятную.

— Я заранее согласна на ваши условия, — торопливо сказала она. — Для меня эта встреча чрезвычайно важна.

— Я понимаю, — вдруг ухмыльнулся он и, взяв ее за руку, потянул

к себе.

Ей пришлось подчиниться и присесть с ним рядом на корточки.

— Я жду друга, — сказал он.

— Разве он помешает?

— Как вы скажете.

— Мне все равно. Лишь бы вам было удобно. Может быть, ваш друг тоже захочет принять участие?

Ей показалось, что он взглянул на нее с удивлением.

— Вот идет мой телеоператор, — продолжала она, — если вы не возражаете против съемки, он начнет готовить камеру.

Едва она это произнесла, как человек испуганно вскочил и, казалось, был готов бежать прочь.

— Хорошо, хорошо, — воскликнула Маша, — пока обойдемся без камеры… Однако мне сказали, что ваш брат не будет возражать против того, чтобы мы все засняли на пленку.

На лице человека отразился почти ужас.

— Вы хотите еще моего брата? — пробормотал он.

— А разве нельзя? — умоляюще произнесла Маша.

Так и есть, он, кажется, ей не доверяет и решил дать задний ход.

— Может быть, вы хотите, чтобы вам заплатили? — пустила она в ход свой последний козырь, хотя ни о какой оплате у нее не было никакой договоренности ни с режиссером, ни с самим господином Зориным.

— Так вы еще и сами хотите платить? — пролепетал человек, побледнев.

Неужели она сделала глупость, предложив деньги, и он обиделся?

— Извините, если я вас обидела…

— Я думал, вы хотите, чтобы мы платили… Я, мой друг и мой брат…

Ах, вот оно что! Значит, они даже были готовы заплатить… Вероятно, рассчитывали использовать ее в своих целях, навязать ей в этом репортаже определенную, выгодную им позицию.

— Не знаю, сколько вы там собирались мне заплатить, — проворчала Маша, — но денег я в любом случае не возьму. Даю слово сделать свою работу честно. Вы можете чувствовать себя совершенно раскованно. А деньги лучше сберегите для ваших детей…

Он смотрел на нее так, словно остолбенел и потерял дар речи.

— Все-таки это моя работа, — примирительно сказала она. — Позвольте делать мне ее так, как я считаю нужным. Хорошо?

Он молчал и только затравленно озирался по сторонам.

— Не волнуйтесь, — сказала Маша, одарив его одной из лучших своих улыбок. — Все пройдет нормально. У меня не бывает осечек.

Она даже тронула его за руку, отчего он вздрогнул, словно к нему прикоснулась змея.

— Вы что, передумали? — в отчаянии проговорила она.

Он едва кивнул головой.

— Как вам не стыдно! — возмутилась она. — Ведь ваш народ в беде и, отказываясь от моего предложения, вы обрекаете себя на полную изоляцию!

Маша беспомощно посмотрела на оператора, который решил тоже вступить в разговор.

— Послушайте, уважаемый, — сказал он невысокому и смуглому человеку, — я сниму вас так шикарно, что вы эту пленку будете с гордостью показывать вашим детям и внукам, всему своему аулу, всей родне!

Но тот лишь отшатнулся назад.

Вдруг к ним подошел еще один черноволосый человек. Сначала он сказал что-то по-кавказски, а потом удивленно воскликнул:

— Что им от тебя нужно, Ильдар?

— Так вы — не Умар?! — пробормотала Маша невысокому и смуглому человеку.

— Я — Ильдар…

— О

Господи, ты слышишь, — обратилась она к оператору, — он Ильдар…

Однако оператор отвернулся и, взявшись за живот и сотрясаясь от смеха, стал обходить кругом памятник Пушкину, а Машин собеседник с другом, часто оглядываясь, быстро двинулись к спуску в метро. Еще секунда — и Маша, наверное, сама рассмеялась бы, но кто — то тронул ее за плечо и сказал:

— Простите, вы Маша Семенова? Я — Умар, брат Абу.

* * *

Как бы там ни было, Маше удалось добиться желаемого. Через несколько дней она снова встретилась с братом полевого командира — на этот раз в пригороде Грозного. Машу и ее маленькую съемочную группу усадили перед рассветом в побитый и латаный-перелатаный японский джип, который тут же съехал с шоссе и, нырнув в кустарники и рощи, долго колесил по глухим проселкам, а то и по целине, пока не въехал в район предгорья и не остановился в крошечном сельце, состоящем из десятка бедных домиков. Умар привел их в один из домов и показал отведенную им комнату, где они должны были ждать встречи с его братом Абу. Усталые, они улеглись на топчаны, застеленные домоткаными ковриками и как убитые проспали с полудня и почти до самого вечера. Они проснулись, когда солнце уже садилось и над крышами сельца прокатились протяжные мусульманские завывания. После вечерней молитвы Умар позвал их в соседнюю, очень просторную комнату, где был накрыт стол. Здесь уже сидело несколько усталых и запыленных чеченцев, которые, однако, громко переговаривались и смеялись. В углу, составленные в аккуратную пирамиду, стояли автоматы. Машу и ее коллег пригласили есть барана и пить водку, вино или пепси-колу — по выбору. Спиртного, кстати, было очень мало. Его выставили, очевидно, специально ради гостей, и сами чеченцы пили чрезвычайно мало и как бы с неохотой. Они чинно расспрашивали гостей о всякой всячине. Их вопросы, в которых звучал самый неподдельный, почти детский интерес, касались вещей как сугубо практических, так и весьма отвлеченных и неожиданных. Например, их интересовали цены московских рынков на различные виды вооружений, а также, правда ли, что Останкинская телебашня стала раскачиваться, и могла бы она, эта башня, случись ей таки упасть, достать до Кремля или хотя бы до Дома правительства.

Постепенно комната стала наполняться новыми людьми. Все это были вооруженные ополченцы, которые, видимо, только что вернулись из похода. Были среди них и две-три женщины, отличавшиеся от мужчин-ополченцев лишь более замкнутым и гордым видом.

Оператору было разрешено снимать, но присутствующие не обращали особого внимания ни на него, ни на телекамеру. Только когда вокруг захлопали в ладоши и в образовавшийся круг стали выходить, сменяя один другого, ополченцы и женщины, оператора просили непременно заснять, как с достоинством и лихими ухватками пляшет вольнолюбивый народ.

Энергично выбрасывая в стороны крепко сжатые кулаки, плясуны осанисто и неторопливо вступали в круг и начинали отбивать ногами особую кавказскую чечетку, состоявшую из залихватских коленец и добросовестных притопываний. Особенно отличился один рыжеватый бородач с очень худым, почти иноческим лицом. Он плясал с такой удалой оттяжкой и в то же время с такой серьезной невозмутимостью, что Маша не выдержала и, поднявшись со скамейки, пошла восточной павой ему навстречу. Ее выход был встречен бурным восторгом и гортанными выкриками. Ладони людей что есть мочи отбивали такт.