Офицерский корпус Русской Армии - Опыт самопознания (Сборник)
Шрифт:
Непоказная вера изгнанников в будущее, их спокойная глубокая убежденность в пользе своей интеллектуальной работы поразительны. Приведем лишь один пример. Авторитетный генерал и военный писатель Александр Владимирович Геруа в 1937 г. на страницах машинописного журнала "Перекличка" (орган текущей связи "Общества господ Офицеров Лейб-гвардии Волынского Полка") ведет речь об офицерском отборе, о том, чтобы в будущей русской армии этот процесс "протекал на здоровых началах". Журнал выходит мизерным тиражом, рассчитан на узкий круг людей (что исключает "работу на публику"), разбросанных по разным странам, давно оторванных от Родины и армии. Геруа же не смущает эта локальность аудитории. К нескольким десятков старых волынцев он обращается с той же основательностью мыслей, с какой в начале века обращался к многотысячному отряду царских офицеров,
Такие примеры наглядно демонстрируют, что бывшие кадровые военные продолжали пребывать в орбите своей профессии. Отчетливо проглядывает их "познающая душа", когда, говоря словами И. Ильина, сознание и сердце живут "стихией своего предмета"{282}.
Мысль изгнанников шла от анализа ошибок и недостатков к формулированию заветов и идеалов. Изучая их наследие, можно выделить несколько главных достоинств, к которым должен стремиться офицерский корпус грядущей России. Это - корпоративная монолитность, профессионализм и офицерская этика.
Стремление к корпоративному единству
Офицерство русского Зарубежья остро осознавало и признавало отсутствие должного единства в офицерской среде старой армии. Четко и лаконично по этому поводу высказался один из легендарных белых генералов А. Туркул: "Были офицеры, доблестные и жертвенные, но Корпуса офицеров в России не было, был лишь офицерский состав"{283}. Полковник Д. Хитров, выступая 20 мая 1928 г. в Белграде с докладом "Русские офицеры в изгнании и политика", подчеркивал, что силами и способностью жертвовать русские офицеры никогда не оскудевали, но из-за отсутствия корпоративного единства и организованности все это расходовалось непроизводительно{284}. Вот еще одно утверждение, прозвучавшее в "Союзе господ офицеров Императорских Российских Армии, Флота и Воздушного флота": "В прежней Русской Армии, в сущности говоря, не было офицерской корпорации, и каждый офицер жил лишь узкими интересами своей части"{285}.
Основой для таких заключений служили прежде всего "антагонизм между различными родами оружия", политическая безграмотность и идейная разобщенность старого офицерства.
Ненормально, когда офицеры гвардии смотрели свысока на тех, кто не принадлежал к их касте. Кавалеристы с высокомерием относились к пехотинцам, морские офицеры - к сухопутным, конные артиллеристы - к артиллеристам крепостей и т.д. "С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, - пишет А. Деникин в "Очерках Русской Смуты", вызванная целым рядом привилегий последних... Явная несправедливость такого положения, основанная на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни"{286}. Против гвардейских привилегий выступали и П. Краснов, и П. Залесский, и многие другие военные писатели.
Другой кастой был Генеральный штаб, офицеров которого в войсках не без презрительности иногда называли "моментами" (от выражения "ловить момент", т.е. по службе пристроиться потеплее, миновать тяжелых строевых должностей, сделать карьеру). Так генерал Б. Геруа в одной из статей резко высказался против незаслуженного продвижения по службе тех, кто носил серебряный аксельбант и черный бархатный воротник (отличительные детали формы генштабистов), вспоминая, сколь пагубно несправедливый карьерный рост действовал на атмосферу и сплоченность офицерства{287}.
А. Керсновский считал, что служебные преимущества Гвардии и Генштаба безнравственны, что они были одной из самых злостных язв старой армии, и о восстановлении подобного в будущем не может быть и речи. В. Флуг жестко заявлял о необходимости принять серьезные меры, которыми раз и навсегда была бы уничтожена прежняя беспросветность карьеры и быта армейского пехотного офицера, что способствовало бы воспитанию офицерского корпуса в духе укрепления корпоративного самосознании{288}.
На сплоченность офицерских рядов оказывало влияние и единство боевого мировоззрения, которое в значительной мере достигается наличием и проведением в жизнь единой военной доктрины (в смысле определенной школы). В ходе дискуссии по военной доктрине, развернувшейся в эмиграции в начале 30-х годов, на этом, в частности, акцентировал внимание генерал А. Егоров. Проанализировав уровень подготовки военного руководства старой армии, он сделал вывод о том, что прежняя военная система России не давала армии "единой военной школы", насыщая армейские ряды "чрезвычайно пестрым командным составом".
Внутриофицерская разобщенность способствовала разложению армейского организма. В мае 1917 г. на Съезде офицеров генерал М. Алексеев призывал к тому, чтобы офицерский корпус на деле стал "общей дружной семьей" и в ней водворилось единение, но все увещевания оказались запоздалыми и напрасными{290}.
Следует отметить, что и на чужбине, несмотря на создание Врангелем и его сподвижниками Русского Общевоинского Союза, членами которого состояло большинство изгнанников, в офицерской среде также не удалось достичь должной сплоченности. На своих "платформах" существовали "Корпус Императорских Армии и Флота", "Братство Русской Правды", "Русский Национальный Союз Участников Войны", автономно держалось казачество, отдельные группы офицеров участвовали в политических движениях: "Смена вех", "Евразийство", "Младороссы", "Русский фашизм", "Российское Национальное и Социальное Движение" и других.
Внутри самих офицерских корпораций порой возникали конфликты, которые далеко не всегда удавалось разрешать с помощью существовавших судов чести. Дело доходило и до открытого предательства, ярким примером которого служит деятельность генерала Н. Скоблина, в 1937 г. участвовавшего в похищении агентами НКВД председателя РОВС генерала Е. Миллера.
Чрезвычайно важным стал вопрос о политической грамотности офицерства, сознательном исповедовании им определенной государственной идеологии. В наследии военной эмиграции немало места занимают воспоминания и размышления о том, как в 1917 г. армия стала разменной картой в руках политиков и политиканов, не сумев противостоять революционному угару масс. В наличии не оказалось никакой организованной силы, на которую мог бы опереться Государь. "Великая молчальница" - Русская армия - была совершенно не знакома с политическими вопросами и оказалась абсолютно беззащитной в политической борьбе. Офицер, который "не умел отличить социал-демократа от эсера, легко побеждался в политической дискуссии некультурным аптекарским учеником, хотя поверхностно, но все же политически обработанным левыми партиями"{291}.
Практически все авторы подчеркивали утрату (либо вообще отсутствие) офицерами "политической настройки". Монархическая идея уже не доминировала в их сознании. "Армия - вне политики" - вот формула, которую в примитивной трактовке навязали защитникам Отечества. "Несчастные аполитичные офицеры -еще вчерашние герои - сегодняшние враги народа, убивались десятками тысяч, без всякого с их стороны сопротивления... Они не сумели организоваться не только для защиты своего Государя и гибнущего Отечества, но даже для защиты их собственных жизней", - писал в начале 30-х годов полковник А. Шавров{292}. А. Керсновский, характеризуя революционное брожение в начале XX века и проводя параллель между 1905 и 1917 годами, писал: "В войсках существовала солдатская "словесность", но не было заведено "словесности" офицерской. Между тем роль офицера в стране чрезвычайно возросла с введением всеобщей воинской повинности, - и чем дальше, тем росла все больше. Офицер был главной опорой русской государственности, живым воплощением русской совести. Его надо было ориентировать политически, не оставлять его в потемках. Офицерская работа - это работа в первую очередь миссионерская... Сплочение воедино и политическая ориентировка офицерского корпуса стала насущнейшей из всех задач. Однако правительство эту задачу совершенно проглядело и не сумело сделать ни одного вывода из грозного предупреждения, данного ему в 1905 году"{293}.
Трагедия русского офицерства нашла отражение во многих научных, публицистических, мемуарных, художественных работах эмиграции. Достаточно назвать такие, как "Российская контрреволюция в 1917-1918 гг." Н. Головина, "Очерки Русской Смуты" А. Деникина, одноименную книгу очерков К. Попова, роман-трилогию "От Двуглавого Орла к красному знамени" П. Краснова, "Красный хоровод" Ю. Галича (ген. Гончаренко), "Офицерские кадры и революция" И. Курганова и др. Все они, независимо от жанра, являют "живую повесть офицерской скорби", картину беспрецедентного гонения на офицеров, обстоятельства, масштабы и последствия которого современное поколение военных либо вообще не представляет, либо представляет слишком приблизительно.