Офсайд
Шрифт:
Гладкая стена приятно холодила затылок, притупляя боль. Думать ни о чём не хотелось, но воспоминания сами лезли в голову, смутные, горькие, жестокие.
Свежий, с едва уловимыми нотками обещанного ночью морозца уличный воздух после пропахшего потом и адреналином тяжёлого духа мужской раздевалки опьянил похлеще дешёвого пива, которым они заливались на вечеринках — хотелось вдыхать его полной грудью, до мелких ярких звёздочек перед глазами. С волос за шиворот стекла холодная капля, за ней ещё одна. Он ведь даже не успел толком вытереться после душа, натягивая одежду на влажное тело — тренер так разошёлся, воодушевлённый неожиданной победой («Будет большой удачей, если вы хотя бы в этом году не продуете им всухую, — сказал он перед началом матча. — Одно очко, парни,
Но его постигло жестокое разочарование: ни в коридоре, ни на улице девушки не оказалось. Телефон тоже молчал. Хотелось завыть волком: что опять случилось?! Почти два месяца в их отношениях царила идиллия, такая, что порой всё происходящее казалось сном. Он уже и забыл, что можно до колик смеяться над всякой ерундой, каким вкусным бывает мороженое, если есть его с чужой ложки, и что молчание подчас уютнее любых слов. Даже отец оживился — всё чаще отрывался от своих распечаток, то предлагая всем троим почаёвничать и заводя с Люси оживлённые разговоры на литературные темы, то составляя мистеру Краси компанию на воскресные походы с ружьём. А буквально неделю назад на журнальном столике появились старинные костяные шахматы, в которые они почти каждый вечер играли до смерти мамы. Неужели всё это снова исчезнет? Люси так быстро и прочно вошла в его жизнь, что по-другому эта самая жизнь уже и не представлялась. Кто теперь будет терпеливо, без малейшей толики раздражения ждать, пока он закончит чинить очередную безделушку в гараже? Или жарить хлеб над огнём в камине, потому что так вкуснее, чем в тостере? Да и делать домашние работы оказалось гораздо интереснее вдвоём. Нет, конечно, Люси была нужна ему не только для написания очередного эссе или в качестве приятной компании для похода в кино. Она стала для него своеобразным, принадлежащим лично ему карманным солнышком: светила, одаривала теплом, прогоняла тоску, так, что любой, даже самый мрачный день наливался красками и уже не казался серым и безрадостным. Каково будет лишиться такого дара Судьбы?
Он ещё раз набрал въевшийся в память номер, не обращая внимания на мигающий предостерегающим красным светом значок практически разрядившейся батареи, и медленно спустился с крыльца, намереваясь обойти вокруг школы — вдруг Люси не ушла совсем, а прогуливается где-то неподалёку? Под ногой что-то негромко хрупнуло, немедленно заставив его взволнованно заозираться вокруг себя в поисках хозяйки до боли знакомого телефона, украшенного подвеской в виде смешного снеговика. «Где ты?!» — трепыхнулось в плохом предчувствии сердце. И тут же испуганным эхом разорвал мирную, ничего не подозревающую вечернюю тишину резко оборвавшийся крик:
— Нац!..
Он и сам не понял, как оказался на стоянке школьных автобусов. Взгляд выхватил из густого сумрака широкоплечую фигуру, загораживающую проход, бледное пятно девичьего лица, дёрнувшееся от хлёсткого удара, безвольно разметавшееся по дорожному покрытию лёгкое облако светлых волос. Дальше им руководили инстинкты — схватить, оттащить, обезвредить. Но ему позволили нанести всего один удар. Потом голова взорвалась острой болью; ей рефреном ответили бок и рука и дружным хором — каждая клеточка избиваемого ногами тела.
Всё закончилось внезапно — нападавшие (судя по тому, что удары прилетали со всех сторон, их было не один и даже не два человека) просто молча отступили, прыснули в стороны, как крысы, вразнобой пошоркав по асфальту подошвами. Теперь главной задачей для него стало доползти до лежащего в стороне бесчувственного тела и при этом самому не потерять сознание. Телефон при попытке дозвониться до Грея (тот бы их нашёл и сделал всё остальное, на что лично у него не было сил) сдох окончательно. Оставалось одно — идти назад к школе, а там их обязательно кто-нибудь заметит…
— Тебе нужно вернуться в палату и лечь, — раздался над ухом голос мистера Краси. — Привезти кресло?
— Нет, я сам, — Нацу старательно проморгался, отгоняя зелёную муть перед глазами. Подняться будет сложнее.
—
========== Часть 7 ==========
Комментарий к Часть 7
В связи с тем что учительнице химии пришлось снова мелькнуть на страницах фика, она получила имя - мисс Милкович.
Нацу, вздохнув, потянул с плеча лямку рюкзака, сбросил его на землю и, помедлив, опустился на пока ещё зелёную, но уже начавшую подвядать травку. Сегодня его ждало ещё много дел, но ничего не случится, если пару минут он посидит здесь, в тишине и одиночестве.
Год. Именно столько прошло с тех пор, как на этом самом месте Люси попросила его о необычном и весьма запоминающемся подарке на свой День рождения. Всего лишь триста шестьдесят пять дней, а кажется, что прошла целая вечность, и та яркая, беззаботная пора, наполненная обычными подростковыми проблемами и потребностями, будто осталась в другой жизни. Нет, Нацу ни о чём не жалел — и тогда, и сейчас он был уверен, что поступает правильно. Даже отец, пусть и не сразу, но принял его решение, недавно в одном весьма откровенном разговоре признавшись: «Я внимательно наблюдал за тобой всё это время и теперь могу с уверенностью сказать — ты очень изменился. Повзрослел, возмужал. Стал настоящим мужчиной — надёжным, заботливым, тем, на кого можно положиться в трудную минуту. Жаль, что твоя мама не дожила до этого момента, но я могу сказать и от её имени тоже — мы гордимся тобой, сынок». Эти слова грели, как и родная, полная доверия улыбка, без которой он уже не представлял свою жизнь. Но сколько им всем пришлось сделать, чтобы снова её увидеть!
Те десять дней, что Люси лежала в коме, показались самыми страшными для него. Даже когда умирала мама, не было так безнадёжно-пусто в груди — Мэган Драгнил болела долго и угасала постепенно, сначала перестав узнавать близких, а потом и вовсе потеряв связь с действительностью, превратившись в бледную тень, мало чем похожую на некогда жизнерадостную хохотушку, какой она была до болезни. Да и врачи с самого начала не настраивали их на благоприятный исход. Он успел смириться, привыкнуть к мысли, что матери скоро не станет.
А Люси не отпускалась. Никак, ни под каким видом. Даже чисто физически выпустить её руку было практически невозможно, словно без этой связи девушка могла исчезнуть, растаять, как Рождественский снег, лишь сутки порадовавший их своим присутствием. Хорошо, хоть миссис Хартфилия, то ли почувствовав его состояние, то ли спроецировав на него своё, не гнала из палаты, приносила еду, по сути заботясь теперь уже о двух детях.
Нацу очень хотел помочь, но всё, что он мог — сидеть рядом и говорить, что тогда, с гудящей головой, давалось с большим трудом: мысли путались, непослушный язык запинался на словах, приходилось мучительно вспоминать, о чём шла речь, и начинать всё с начала. Это лишь усиливало охватившие его отчаяние и чувство никчёмности. Наверное, именно поэтому та безумная идея и пришла ему в голову — теперь и он мог что-то сделать для Люси, что-то реальное, совершенно в своём духе.
Раздобыть лист ватмана и цветные маркеры оказалось гораздо легче, чем уговорить друга поучаствовать в своей авантюре.
— Ты себя в зеркало видел? — недовольно нахмурившись, поинтересовался Грей, когда выслушал его план. — Хочешь провести на больничной койке ещё пару лишних недель?
— Плевать, — рука уже привычно потёрла ноющий висок. — А вдруг это сработает? Я сейчас за любую соломинку готов хвататься. Ну, что, поможешь или мне самому всё делать?
Грей, конечно же, согласился. «Грохнешься где-нибудь, а мне потом всю жизнь от угрызений совести мучиться», — пробурчал он вместо ответа, молча выслушал инструкции и поспешно ретировался, чтобы не попасться лишний раз на глаза отцу — тот каким-то внутренним чутьём всегда угадывал, когда друзья собирались замутить очередную глупость.