Офсайд
Шрифт:
— Наверное, потому что я очень сильно её любил, — вздохнул Игнил. — И не хотел потерять из-за мелких недоразумений. Твоя мама это понимала, поэтому никогда не злилась долго и старалась сдерживать свой темперамент.
— И как это было? — не отставал Нацу. — Ты просто приходил и говорил: «Прости» или делал что-то ещё?
— Под «ещё» ты подразумеваешь подарки, я правильно понимаю? — Драгнил-старший посмотрел на сына поверх очков и, заметив неуверенный кивок, разочарованно поджал губы. — Нет, никаких подарков в этот момент я твоей маме не делал и совершенно не понимаю их смысла. Может, ты мне попробуешь объяснить? Зачем они нужны?
— Ну… — Нацу неуверенно пожал плечами,
— Если бы оно измерялось в каратах или количестве нулей на чеках, я бы с тобой согласился. Но ты сказал одно весьма интересное слово — «задобрить». Разжалобить, подкупить, умаслить — выбирай синонимы по своему вкусу. Я не против подарков как таковых, поэтому делал их твоей маме часто и совершенно без повода, но не в данном случае. Это всё равно что ударить, а потом угостить пряником или бросить пару сотен баксов. Унизительно, как по мне. Можешь не соглашаться, твоё право, но я думаю, что произнесённое с истинным раскаянием «Прости» стоит гораздо больше любых презентов. При условии, — Игнил назидательно поднял указательный палец, и жестом, и тоном выделяя главную мысль, — что ты и в самом деле понял свою ошибку и приложишь все усилия, чтобы не совершать её впредь.
— Я понял, па, спасибо, — Нацу задумчиво покивал, переваривая информацию.
— А теперь можно мне задать тебе вопрос? У вас с Люси какие-то проблемы? — видя, как стушевался сын, Драгнил-старший поспешил его успокоить: — Я спрашиваю это не для того, чтобы прочитать нравоучительную лекцию. И тем более не собираюсь вмешиваться в ваши отношения. Просто хотел уточнить один момент. Кажется, теперь я понимаю, почему она отказалась от публикации.
— Что?
Нацу не поверил своим ушам — Люси, которая, по её же собственным словам, специально подстроила знакомство с его отцом, вдруг добровольно решила не пользоваться результатами своих усилий. Что за бред? Зачем отмахиваться от такого шанса? Чтобы выглядеть в чьих-то (например, в его) глазах лучше? Думается, после всего произошедшего о его мнении на свой счёт она стала бы беспокоиться меньше всего. Испугалась? Это уже ближе к истине. А может, вообще наговорила всякой ерунды только из желания побольнее его уязвить? Очень даже вероятно. И кто вы в таком случае, мистер Драгнил? Правильно, лох, каких и свет ни видывал.
— Да, Люси позвонила на днях и сказала, что передумала. Причину она не объяснила, но просила ничего не говорить тебе. А раз ты спросил о ссорах, я подумал, что это может быть как-то связано, поэтому и нарушил обещание. Надеюсь, моё вмешательство не повредит.
— Нет, что ты, па! Так даже лучше, что я теперь знаю. Извини, мне нужно идти. И спасибо за совет! — крикнул Нацу, уже взбегая по лестнице на второй этаж.
По правде говоря, особых дел у него не было, но свалившаяся на голову новая информация требовала тщательного обдумывания. Получившиеся выводы оказались неутешительными — кому приятно чувствовать себя полным кретином, не видящим дальше собственного носа? Зато добавили уверенности и желания осуществить ранее придуманный план.
Действовать Нацу решил на перемене для ланча — ждать до конца учебного дня не было сил. Найти Люси не составило труда: после их «расставания» она больше не приходила в столовую, а пряталась в маленьком скверике во внутреннем дворе школы, всегда предпочитая одну и ту же скамью, лучше других спрятанную среди кустов. Раскрытая книга на коленях, бутылочка йогурта, из которой не сделано и глотка, окутанная одиночеством хрупкая фигурка, и в не угасшую осеннюю жару кутающаяся в безразмерный, толстой вязки свитер — эта
Люси не шевельнулась при его появлении, не подняла головы. Нацу выпалил последнее слово и замер в ожидании хоть какой-то реакции, но её снова не последовало — ни через минуту, ни через пять, ни через десять. От долгого стояния на острых камнях (они почему-то чувствовались даже через толстую подошву) стопы начало покалывать; пришлось переступить с ноги на ногу, после чего на него наконец обратили внимание.
— Нацу, что тебе надо? — Люси вынула из уха пластмассовую капельку, заставив его мысленно обругать себя последними словами: как можно было не заметить тонкие проводки наушников, тянущиеся к сжатому в ладонях телефону?! — Каждый из нас получил, что хотел. Оставь меня в покое, пожалуйста.
— Нет, не каждый! — воспылал недюжинным энтузиазмом Нацу, плюхнувшись рядом с Люси на скамью. Даже за руку её придержал, чтобы она опять не отгородилась от него музыкой. — Ты отказалась печататься — мне отец сказал, ну, случайно вышло, так что не сердись на него, ладно? Почему, Люси? Из-за того, что произошло между нами? Так это глупо! Ну, пусть у нас ничего не вышло… хотя мне очень жаль, правда, и я бы хотел… ай, да не об этом сейчас! Ты должна попробовать. Это же такой шанс, один на миллион!
— Я всё решила, Нацу. Мне неловко, что пришлось подвести мистера Драгнила, передай ему мои извинения, если не трудно, и, пожалуйста, перестань за мной следить — это неприятно.
Пока он толкал речь, Люси успела освободиться, ожидаемо потянув вверх наушник, чтобы вернуть его на прежнее место. Теперь музыка стала играть отчётливее и показалась смутно знакомой.
— Что ты слушаешь? — неожиданно разыгравшееся любопытство заставило аккуратно забрать из холодных, не сопротивляющихся девичьих пальцев кусочек пластмассы и сунуть его в собственное ухо. И уже не было вокруг ни школьного двора, ни яркого солнечного дня, ни звонкой переклички детских голосов. Перед глазами встал полуосвещённый, заставленный всякой всячиной гараж, тёплый звёздный вечер и нежно-розовые манящие губы, беззвучно повторяющие навсегда врезавшиеся в память слова:
«Я скучаю по твоему смеху, по твоей улыбке,
Я скучаю по всему, что связано с тобой.
Каждая секунда — как минута,
Каждая минута — как день,
Когда тебя нет рядом…».
— Это же наша песня… — Нацу растерянно моргнул, переводя взгляд на низко склонённую светловолосую макушку. — Вернее, та, под которую мы… я не думал, что ты будешь её слушать… ну, там, знаешь, плохие воспоминания и всё такое…
Композиция, отыграв последние ноты, закончилась и через мгновение заиграла снова.
— Она что, стоит на повторе?! — удивился он ещё больше.
Люси отвернулась — так, чтобы совсем скрыть лицо. Нацу, помедлив, аккуратно развернул её к себе, уже догадываясь, что увидит. Сердце отчаянным гимнастом совершило умопомрачительный кульбит куда-то в бездонную пропасть, большой палец мягко повторил путь сорвавшихся с ресниц солёных капель.
— Прости меня, — только сейчас, смотря в подёрнутые плёнкой слёз карие глаза, он понял, о чём говорил ему накануне отец — ни одна вещь в мире не в состоянии искупить плескавшуюся в них боль. — Я такой дурак…