Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Шрифт:
Король же отвечает за спасение всей республики и перед лицом Бога и потомков не должен рисковать собою, тем более, что в случае неудачи збаражские войска должны будут неминуемо погибнуть.
— Делайте, что хотите, только добудьте мне завтра "языка" во что бы то ни стало.
Снова наступило молчание. В окно заглянула огромная золотая луна, но в комнате потемнело — свечи обросли нагаром.
— Который час? — спросил король.
— Полночь близко, — ответил Радзеевский.
— Я не
— В обозе. Я пойду распоряжусь, чтобы подали лошадей, — сказал староста.
Он направился было к дверям, как вдруг в сенях послышался какой-то шум, оживленный разговор, торопливые шаги, наконец, двери настежь распахнулись, и в комнату вбежал запыхавшийся Тизенгаузен, королевский стремянный.
— Ваше величество! — воскликнул он. — Прибыл офицер из Збаража!
Король вскочил с кресла, канцлер также поднялся, и оба воскликнули разом:
— Не может быть!
— Это правда! Он в сенях;
— Давайте его сюда! — закричал король. — Давайте ради Бога!
Тизенгаузен скрылся за дверями, и через минуту на пороге показалась какая-то высокая, незнакомая фигура.
— Ближе! — сказал король. — Подойдите поближе! Мы рады видеть вас!
Офицер подошел к самому столу, и, разглядев его, король, канцлер и староста ломжинский попятились от изумления. Перед ними стояло какое-то фантастическое существо, скорее призрак;
лохмотья едва прикрывали его истощенное тело, посиневшее лицо покрыто грязью и кровью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода закрывала грудь, а ноги дрожали так, что он вынужден был опереться на стол.
Король и двое сановников смотрели на него широко открытыми глазами. Двери опять отворились, и вошла целая гурьба сановников: генералы Убальд и Арцишевский, литовский подканцлер Сапега, староста речицкий и другие. Все, встав за спиной короля, разглядывали пришельца.
— Кто вы? — спросил король.
Несчастный раскрыл было рот, намереваясь ответить, но судорога сжала его горло, борода затряслась, и он сумел лишь прошептать:
— Из… Збаража!
— Дайте ему вина! — сказал кто-то.
Пришельцу подали наполненный кубок. Он с трудом выпил его. В это время канцлер сбросил с себя накидку и прикрыл его плечи.
— Теперь вы можете говорить? — спустя минуту спросил король.
— Могу, — более твердым голосом ответил рыцарь.
— Кто вы?
— Ян Скшетуский… поручик гусарский…
— Чей?
— Воеводы русского.
По зале пробежал шепот.
— Ну, как там у вас? Что там? — нетерпеливо расспрашивал король.
— Нужда… голод… могилы… Король закрыл глаза рукой.
— Иисус Назарянин! Иисус Назарянин! — тихим голосом проговорил он.
— Долго можете
— Пороху нет. Неприятель у самых валов…
— Много его?
— Хмельницкий… и хан со всеми ордами.
— И хан?
— Да.
Наступило глубокое молчание. Сановники вопросительно переглядывались друг с другом.
— Как же вы выстояли? — спросил канцлер с оттенком недоверия.
При этих словах Скшетуский поднял голову, как будто у него прибавилось сил, лицо его приняло гордое выражение, голос окреп:
— Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать битв, выигранных в поле, семьдесят пять вылазок…
И снова настало молчание.
Вдруг король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, желтые щеки его покрылись румянцем, а глаза загорелись.
— Клянусь Богом! — воскликнул он. — Довольно мне этих советов, этих проволочек! Стоит ли хан, нет ли, пришло ли всеобщее ополчение, нет ли, клянусь Богом, довольно мне всего этого! Сегодня же мы идем на Збараж!
— На Збараж! На Збараж! — повторило несколько решительных голосов.
Лицо Скшетуского просияло радостью.
— О, милостивый король и государь! — сказал он. — С тобою и жить и умирать!..
Благородное сердце короля смягчилось, как воск, и несмотря на отталкивающий вид рыцаря он обнял его и проговорил:
— Вы милее мне в ваших лохмотьях, чем иные в шелках. Клянусь Пресвятой Девой, и не за такие заслуги награждают староствами… и вы не останетесь без награды… Не противоречьте мне! Я ваш должник!
Вельможи хором одобрили слова короля.
— Как же вы прошли через казацкий и татарский лагерь!
— В болотах скрывался, в тростниках, лесами шел… блуждал… не ел давно.
— Накормите его! — приказал король.
— Накормить! — повторили прочие.
— Одеть его!
— Пусть ему утром дадут коня и одежду, — продолжал король. — Вы ни в чем не будете иметь нужды.
По примеру короля все рассыпались в похвалах рыцарю. Его забросали вопросами, на которые он отвечал с превеликим трудом. Им все более овладевала страшная слабость, сознание почти покидало его. Принесли пищу, появился и ксендз Цецишовский, королевский проповедник.
Все сановники расступились. Ксендз был человек ученый, важный; король дорожил его мнением более, чем мнением канцлера, а с амвона он иногда затрагивал такие вещи, каких почти никто не мог коснуться и на сейме. Ксендзу тотчас же рассказали, что прибыл офицер из Збаража, где князь несмотря на голод и недостаток в порохе и снарядах громит и хана и Хмельницкого, который весь прошлый год не потерял столько людей, сколько под Збара-жем, что король намеревается идти на выручку, даже если ему придется погибнуть со всем войском.