Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)
Шрифт:
На рынке толпа приходила в остервенение. День клонился к вечеру. Подожгли рынок, церковь и дом священника. К счастью, ветер дул по направлению к полю и мешал распространению пожара. Но все-таки на рынке было светло, как днем. Издали доносились частые выстрелы из пушек. Очевидно, битва под Крутой Балкой все разгоралась.
— Горячо там нашим! — сказал старый Захар. — Гетманы не шутят. Пан Потоцкий старый солдат. — Он указал пальцем в окно. — Вот они теперь тешатся, а если Хмеля побьют, то потешатся и над ним!
В это время
— Люди! Кто в Бога верит, спасайтесь! Ляхи бьют наших! — раздался громкий крик.
Поднялось всеобщее замешательство. Толпа колыхнулась, как волна, гонимая вихрем, и обратилась в бегство. Но улицы были запружены толпами, а одна часть рынка горела, так что бежать было некуда…
Наместник, узнав в чем дело, чуть не свихнулся от радости.
— Я знал, что так будет! — восторженно восклицал он, бегая по комнате. — Тут дело идет с гетманами, со всей республикой!.. Что это?
На рынке новый шум, новое движение. Появилось несколько татар, очевидно, бегущих с поля сражения куда глаза глядят. Толпа загородила им дорогу, они давили ее конями и рвались по направлению к Черкассам.
— Бегут, как ветер! — крикнул Захар.
Едва он успел вымолвить эти слова, как появился второй отряд, за ним третий. Стража при домах тоже делала попытки убежать. Захар выскочил на двор.
— Стоять! — крикнул он своим миргородцам.
Дым, жара, топот коней, голоса тревоги, вой толпы, освещенной пожаром, — все слилось в одну картину, которой наместник мог любоваться из своего окна.
— Какой разгром должен быть там! Какой разгром! — кричал он Захару, не замечая, что тот не разделяет его радости.
Грохот пушек не смолкал ни на минуту.
Вдруг чей-то пронзительный голос вскрикнул у самых окон:
— Спасайтесь! Хмель убит! Кшечовский убит! Тугай-бей убит!
Рынок представлял страшное зрелище, точно настал конец света. Люди в отчаянии сами бросались в огонь. Наместник упал на колени и возвел руки к небу:
— Боже всемогущий! Боже великий и справедливый! Благодарю тебя!
Молитва его была прервана приходом Захара.
— Выйди на двор, — кричал он, запыхавшись, — и обещай миргородцам прощение. Они уходят, а если уйдут, сюда ворвется народ!
Скшетуский вышел на крыльцо. Миргородцы, столпившись, выказывали явное намерение бежать по дороге на Черкассы. Страх овладел всеми в городе. А тут прибывали новые и новые остатки разбитых отрядов. Бежали крестьяне, татары, городовые казаки и запорожцы. Но главные силы Хмельницкого все еще, вероятно, сопротивлялись, битва еще не окончилась, потому что пушки грохотали с удвоенной силой.
Скшетуский обратился к миргородцам.
— За то, что вы охраняли меня, — гордо сказал он, — вам нечего искать спасения в бегстве. Я обещаю выхлопотать
Миргородцы все до единого обнажили головы.
Какая ирония судьбы! Пан Скшетуский, недавний пленник, стоял теперь между буйных казаков, как господин среди своих подданных.
— Помилуйте, пане!
— Как я сказал, так и будет, — подтвердил наместник. Лицо его горело радостью.
"Вот и война кончена, — думал он. — Пан Чарнецкий был прав: велика сила республики, велика ее мощь!"
И гордость наполняла его грудь, гордость, а не то мелкое чувство, какое испытывает человек при приближении минуты отмщения, нет, пан Скшетуский гордился тем, что он сын могучей, победоносной республики, которая в состоянии отразить все удары. Он гордился тем, что был шляхтичем, что надежды и упования не обманули его. О мести он и не думал.
"Победила, как царица, помилует, как мать", — думал он.
А пушки все не умолкали.
Вот опять конские копыта застучали по опустевшим улицам города. На рынок влетел казак на неоседланном коне, без шапки, в одной рубашке, с лицом, рассеченным мечом. Он влетел, осадил коня и возгласил слабеющим голосом:
— Хмель бьет ляхов! Побиты ясновельможные паны, гетманы и полковники, рыцари и кавалеры.
Силы оставили казака. Он упал наземь. Миргородцы бросились на помощь.
Лицо пана Скшетуского побледнело, как полотно.
— Что он говорит? — лихорадочно спросил он Захара. — Что случилось? Не может того быть! Клянусь Богом, не может быть!
Тишина. Только огонь трещит и сыплет целыми снопами искр, да иногда рухнут подгорелые стропила какого-нибудь здания. А вот и новые гонцы.
— Побиты ляхи! Побиты!
За ними тянется отряд татар, которые идут медленно, потом/ что окружают пеших, должно быть, пленников.
Пан Скшетуский не верит глазам. Он отлично различает на некоторых цвета гетманских гусар, но не верит и упорно повторяет каким-то странным чужим голосом:
— Не может быть! Не может быть!
Пушечные выстрелы все еще раздаются. Битва не кончена. Прибывают толпы запорожцев и татар. Лица их черны, они задыхаются, но идут веселые, торжествующие, поют песни.
Так возвращаются с победой.
Наместник бледнел все более.
— Не может быть! — повторял он хриплым голосом. — Не может быть!.. Республика…
Новый предмет привлекает его внимание.
Входят солдаты Кшечовского с целой охапкой знамен. Они останавливаются посередине рынка и бросают наземь знамена.
Увы — это польские знамена.
Пушки умолкают, слышен скрип приближающихся повозок. Впереди едет одна высокая казацкая телега, за ней цепь других, все окруженные казаками пашковского куреня, в желтых шапках; они проходят мимо дома, где живет пленник. Пан Скшетуский прикрыл глаза — его ослепляет зарею пожара — и всматривается в лица пленников, сидящих на первой телеге.