Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)
Шрифт:
Но это движение, очевидно, разбудило не одни только береговые заросли, потому что тотчас перед рыцарем появилось что-то черное, которое стало раскачиваться в его сторону, как бы собираясь сделать прыжок Скшетуский в первую минуту чуть не крикнул. Однако страх и отвращение сдержали голос в груди, и одновременно страшное зловоние точно схватило его за горло.
Но через минуту, когда первая мысль, что это, может быть, утопленник нарочно преграждает ему дорогу, прошла, у него осталось только чувство отвращения, — и рыцарь отправился дальше. Говор тростника все продолжался и все более усиливался. Сквозь
"Это уже второй", — подумал он. Теперь это его не испугало, так как этот второй труп лежал навзничь и в неподвижности не представлял признаков жизни. Скшетуский только прибавил шагу, чтобы от зловония не закружилась голова. Тростник становился все гуще, что, с одной стороны, было хорошо, так как представляло безопасное убежище, но с другой — чрезвычайно затрудняло движения. Прошло еще полчаса, затем час, он все шел, но все более уставал. Вода в некоторых местах не доходила до копен, зато иногда он проваливался по пояс. Кроме того, его необыкновенно утомляло медленное вытаскивание ног из болота. Лицо его обливалось потом, и вместе с тем его, время от времени, с ног до головы охватывала дрожь.
"Что это такое? — со страхом думал он. — Не начинается ли у меня лихорадка? Болота до сих пор еще нет, а вдруг я не различу места, идя среди тростников, и пройду мимо?"
Это была страшная опасность, потому что таким образом он мог бы кружиться всю ночь вокруг пруда и утром очутиться в том самом месте, из которого вышел, или в ином месте попасть в руки казаков.
"Я выбрал дурную дорогу, — думал рыцарь, падая духом, — через пруды нельзя пробраться, вернусь назад и завтра пойду по той же дороге, по которой отправился Лонгин, а до этого времени можно будет отдохнуть".
Однако Скшетуский шел вперед, так как понимал, что, обещая себе вернуться и отправиться после непродолжительного отдыха, он сам себя обманывает, кроме того, ему пришла в голову мысль, что, идя так медленно и останавливаясь чуть не каждую минуту, он не мог еще достигнуть болота. Тем не менее им все более овладевала мысль об отдыхе. Минутами ему хотелось лечь где-нибудь, чтобы хоть немного передохнуть. Дрожь пронимала его все чаще, и рыцарь все с большим усилием вытаскивал ноги из болота. Татарские посты отрезвляли его, но он чувствовал, что голова его устает так же, как и тело, и что его охватывает горячка.
Прошло еще полчаса — болото все не показывалось.
Между тем трупы утопленников попадались все чаще. Ночь, страх, трупы, шум тростника, труды и лишения помутили его мысли, он стал грезить наяву. Вот Елена в Кудаке, а он плывет на лодке с Жендяном вниз по течению Днепра. Тростник шумит — ему слышится песня: "Эй, то нэ пили пилили!…. нэ туманы уставалы". Отец Муховецкий ждет его к венцу, а Криштоф Гродицкий будет его посаженым отцом… Девушка там ежедневно посматривает со стены на реку — вот скоро она захлопает в ладоши и крикнет. "Едет, едет!" "Послушайте! — говорил Жендян, таща его
Скшетуский приходит в себя. Это спутанные тростины цепляются за него и останавливают на пути. Видение исчезает. Сознание возвращается. Теперь он уже не чувствует такой усталости, так как горячка возбуждает его силы.
Неужели еще нет болота?
Но кругом тот же тростник, точно он шагу не сделал вперед.
Рыцарь идет дальше, но мысль с неумолимым упрямством возвращается к сладостному видению. Тщетно он борется, тщетно молится, тщетно старается сохранить сознание — опять представляется Днепр, барки, лодки, Кудак, Сечь — только на этот раз видение более беспорядочно, в нем фигурирует множество лиц: возле Елены и князь, и Хмельницкий, и кошевой атаман, и Лонгин Подбипента, и Заглоба, и Богун, и Володыевский, — все одеты по-праздничному, так как будет его свадьба, но где она будет? Они в каком-то незнакомом городе, это не то Лубны, не то Разлоги, не то Сечь, не то Кудак… какие-то воды, по ним плавают трупы…
Скшетуский пробуждается вторично, вернее, его пробуждает сильный шелест, доносящийся с той стороны, куда он идет, а потому рыцарь останавливается и слушает.
Шелест приближается, слышен плеск воды — это челнок
Его уже видно через тростник. В нем сидят два казака — один гребет веслом, другой держит в руке длинный шест, издали блистающий, как серебро, и отталкивает водяные растения.
Скшетуский погрузился в воду по самую шею и смотрел.
"Обыкновенный ли это объезд пруда, или же меня заметили и преследуют?" — мелькнул у него вопрос.
Но рыцарь тотчас понял по спокойным и небрежным движения казаков, что это обыкновенная стража. Если бы казаки ехали по следам, то, наверно, собралось бы с десяток лодок и толпа людей.
Между тем они проехали мимо; слова их заглушались шумом тростника. Скшетуский уловил только следующую фразу:
— Черт бы их побрав, и цей смердячой воды казалы пыльноваты!
И челнок направился дальше. Сидевший на носу казак всё ударял шестом в водяные заросли, как будто пугал рыбу.
Скшетуский опять пошел вперед.
Через некоторое время он снова увидел часового татарина, стоявшего тут же на берегу. Свет луны прямо падал на лицо ногайца, похожее на собачью морду. Но Скшетуского менее уже пугала стража, чем потеря сознания. Ввиду этого он напряг всю силу воли, чтобы ясно сознавать, где он и куда идет. Но эта борьба только усилила его усталость, и он тотчас заметил, что у него в глазах двоится и троится, что минутами ему чудится, будто этот пруд — площадь в Збараже, а кусты тростника — шатры. Ему. захотелось позвать Володыевского, чтобы маленький рыцарь шел вместе с ним, но у него еще настолько сохранилось сознание, что он удержался.
— Не кричи, не кричи! — повторял он себе. — Это будет для тебя гибелью.
Но борьба с самим собой становилась все труднее. Скшетуский вышел из Збаража истомленный голодом и бессонными ночами, которые окончательно изнурили солдат. Ночное путешествие, холодное купанье, трупный запах, блуждание по болотам и тростникам, рвавшим его одежду и тело, совершенно его ослабили. К этому присоединились страх и боль от укусов комаров, которые так искололи ему лицо, что оно все было покрыто кровью.