Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)

Сенкевич Генрик

Скшетуский был в полубессознательном состоянии, но вследствие горячки не мог тотчас уснуть. Рыцарь уже несознавал, где он и что случилось. Он слышал только говор людей, топот, скрип возов, мерные шаги пехоты, крики солдат, отголоски труб — и все это слилось в его ушах в один громадный шум…

— Войско идет, — пробормотал он про себя.

Тем временем шум этот постепенно отдалялся, ослабевал… и наконец глубокая тишина воцарилась в Топорове.

Тогда Скшетускому показалось, будто он вместе с ложем летит в какую-то бездонную пропасть…

Глава VIII

Скшетуский

спал несколько дней, но и после пробуждения был в горячке и долго еще бредил. Говорил о Збараже, о князе, о Марке Собесском, разговаривал с Володыевским и Заглобой, кричал Лонгину Подбипенте: "Не туда!" — и только ни разу не упомянул о княжне. Очевидно было, что та страшная шла, с помощью которой он подавлял воспоминание о ней, не оставляет его даже в болезни. Между прочим, ему казалось, что он видит перед собой толстое лицо Жендяна, ну совершенно так, как видел его в то время, когда князь после битвы под Константиновом поспал его преследовать бежавшего неприятеля, а Жендян неожиданно появился на ночлеге. Скшетускому чудилось, будто время остановилось в своем течении и что с той поры ничто не изменилось. Вот он опять около Хоморова и спит в хате… Кривонос, разбитый под Константиновом, бежал к Хмельницкому… Жендян приехал из Гущи и сидит над ним… Скшетускому хочется заговорить, хочется приказать Жендяну оседлать лошадей, но он не может… Но вдруг ему приходит в голову мысль, что он не около Хоморова и что с того времени произошло взятие Бара; тут Скшетуский чувствует сильную боль, и его несчастная голова опять погружается во тьму. Теперь он уже ничего не знает, ничего не видит, но через несколько минут из этой тьмы, из этого хаоса выступает Збараж… осада. Значит, он уже не около Хоморова.

Однако Жендян и впрямь сидит над ним, наклоняется к нему. Сквозь отверстия в ставнях в комнату проникает узкая полоска света и отлично освещает лицо юноши, полное заботливости и сочувствия…

— Жендян! — внезапно восклицает Скшетуский.

— О Господи! Вы меня узнали! — крикнул юноша и припал к ногам своего господина — Я думал, что вы уже никогда не проснетесь.

Настало минутное молчание; слышно было только всхлипывание обрадованного юноши, который все еще обнимал рыцаря

— Где я? — спросил Скшетуский.

— В Топорове… Вы пришли к королю из Збаража… Слава Богу, слава Богу!

— А где король?

— Он пошел с войском спасать князя-воеводу.

Опять настало минутное молчание. Слезы радости текли по лицу Жендяна, который, немного успокоившись, проговорил:

— Еще раз слава Богу, что я вижу вас.

Потом он встал, открыл ставни и вместе с тем окно. Свежий утренний воздух проник в комнату, а с ним и дневной свет. С этим светом к Скшетускому вернулось сознание…

— Так я вышел из Збаража? — спросил рыцарь.

— Да… Никто не в состоянии был сделать того, что сделали вы, и благодаря доставленным вами сведениям король пошел на помощь.

— До меня пытался это сделать господин Подбипента, но погиб.

— О Боже! Господин Подбипента погиб? Такой щедрый и добродетельный господин… У меня даже дух захватило. Неужели они могли сладить с таким необыкновенным силачом?

— Они застрелили его из луков.

— А господин Володыевский и господин Заглоба?

— Они были здоровы,

когда я выходил.

— Слава Богу! Это ваши лучшие друзья… Впрочем, мне нельзя с вами разговаривать, пока вы слабы… священник запретил.

Жендян умолк и некоторое время о чем-то усиленно думал. Задумчивость ясно отразилась на его полном лице. Через несколько минут, он проговорил:

— Господин!

— Чего тебе?

— А что будет с состоянием господина Подбипенты? Ведь, кажется, у него масса имений и всякого добра. Не завещал ли он чего-нибудь своим друзьям, так как, насколько мне известно, у него не было родных!

Скшетуский ничего не ответил, a потому Жендян понял, что рыцарю не понравился его вопрос, и свел разговор на другое.

— Но слава Богу, что господин Володыевский и господин Заглоба здоровы, а то я думал, что их схватили татары… Много мы вместе перенесли всяких невзгод… только священник запретил мне говорить с вами… Эх, мне казалось, что я никогда уже не увижу их, потому что нас так прижала орда, что ничего нельзя было поделать.

— Так ты был вместе с господином Володыевским и с господином Заглобой? Мне они ничего об этом не упоминали.

— Потому что и они не знали, спасся я или погиб…

— А где же это орда вас так прижала?

— За Плоскировым, на дороге в Збараж, потому что мы ездили далеко, за Ямполь, только священник Цецишовский запретил мне говорить.

В комнате воцарилась тишина.

— Да наградит вас Бог за ваши желания и труды, — промолвил Скшетуский, — так как я уже знаю, зачем вы туда ездили. Был и я там до вас… но все тщетно…

— Эх, если бы не этот священник… А то он мне сказал; "Я должен ехать с королем под Збараж, ты же (говорит он мне) береги своего господина и ничего не рассказывай ему, не то он помрет".

Скшетуский так уже давно потерял всякую надежду, что и эти слова Жендяна не произвели на него никакого действия… Некоторое время он неподвижно лежал, потом спросил:

— Как же ты очутился здесь, у священника Цецишовского и при войске?

— Супруга сандомирского каштеляна, госпожа Витовская, послала меня из Замостья с извещением к господину каштеляну, что она приедет к нему в Топоров. Это храбрая дама и непременно хочет быть при войске, чтобы не разлучаться со своим: мужем. Я приехал в Топоров за день до вашего прихода. Госпожа Витовская должна здесь скоро быть, но какой в этом будет толк, когда муж ее уехал вместе с королем!

— Не понимаю, каким образом ты мог быть в Замостье, когда вместе с господином Володыевским и господином Заглобой ездил за Ямполь. Почему же ты вместе с ними не приехал в Збараж?

— Да, видите ли, когда нас прижала орда, то не было никакого спасения. И вот они вдвоем решили задержать татар, а я ускакал и прибыл в Замостье!

— Счастье, что они не погибли, — заметил Скшетуский, — но я был лучшего о тебе мнения. Разве подобало тебе оставить их в таком отчаянном положении?

— Да, знаете ли, господин, если мы были одни, втроем, то я, разумеется, не оставил бы их, так как у меня сердце разрывалось на части… но нас было четверо… и потому они бросились на ордынцев, а мне велели… спасать… Если бы я был уверен, что радость не убьет вас… потому что мы за Ямполем… нашли… но, видите ли, священник.