Огненная арена
Шрифт:
— Красовскую не обижай, — посуровел Батраков. — Тамара — товарищ проверенный, надежный. — Поразмыслив, спросил: — С протоколами допроса знаком? Может, из протоколов можно что узнать?
— Не идти же в гости к Пересвет-Солтану! — нахмурился Нестеров.
— Да, дела неважные…
— Неважные, Гордеич. Приехал к тебе за советом. Не знаю, на кого теперь положиться.
— С Вахниным советовался?
— Разумеется. У нас с ним одно на уме: поскорее достать денег на типографию. Но вот где их взять — вопрос! И не только на типографию. Деньги, в первую очередь, сгодились бы на освобождение
— Ты что же, за деньгами ко мне приехал? — скептически усмехнулся Батраков. — Если так, то я тебе не помощник… Мог бы, конечно, свои последние отдать, да только помогут ли они!
— Гордеич, да ты что! — спохватился Нестеров. — Речь идет о тысячах, а ты черт знает что подумал. Ты-щенок бы десять достать — эх, развернулись бы! А ты, Иван Гордеич, на первый случай снабдил бы нас прокламациями. С голыми руками сидим…
Батраков задумался, затем сказал:
— Дам тебе последние номера «Искры». Почитаешь о борьбе партийных фракций. А что касается прокламаций, вот что… Ты чал пьешь? Пойдем-ка, по чашке выпьем. Тут недалеко, у соседа-туркмена.
Выйдя, они перешли улицу, и остановились возле двух туркменских кибиток. Батраков кликнул хозяина. Из кибитки вышел среднего роста, плотный туркмен в тельпеке и халате. Пышная седая борода украшала его лицо.
— Кертык, — назвал он себя, подав Нестерову руку.
— Число говорите по-русски, — заметил Нестеров.
— С русскими давно живу, научился, — пояснил старик и внимательно посмотрел на Батракова.
Гордеич улыбнулся:
— Ванюша Нестеров — мой друг. Ему доверяю все. Если ему придется туго и придет к тебе — помоги.
Кертык кивнул, ввел гостей внутрь юрты, усадил на кошму и подал две чашки с чалом. Тотчас принялся расспрашивать об асхабадских новостях. Нестеров охотно отвечал на все его вопросы. Старик слушал, поддакивал и опять спрашивал. Наконец сказал:
— Русские бастуют, а туркмены горюют. Туркменским беднякам поддержка нужна. Безграмотные все. А живут — один здесь, другой там. Кочуют по пескам. Армяне, татары бакинские дружнее живут. В Баку недавно был, там совсем иная жизнь.
— Там пролетариат, Кертык-ага, — пояснил Нестеров. — В Баку тысячи рабочих мусульман на промыслах, а у вас — единицы на железной дороге. С русскими вам надо объединиться…
Когда возвратились домой, Батраков сунул руку за пазуху, вынул бумажную пачку и подал Нестерову:
— Держи. Ванюша, тут «Марсельеза» и «Варшавянка». Дарьял на днях из Баку прислал
— Так, выходит, ты у туркмена хранишь?
— Т-сс, — поднес палец к губам Батраков. — Напился чалу и ладно. Тебе я вот что посоветую. Как приедешь в Асхабад, — загляни к Любимскому. Когда-то он нам помог шрифтами. Я напишу записочку, передашь ему.
Ночью Нестеров отправился в обратный путь.
Любимского он знал отдаленно, понаслышке. «Хороший человек, обходительный, отзывчивый!» — отзывались о нем все в городе. Но никогда раньше не беседовал с ним. Отзыв о нем Батракова, как о человеке своем, настроил Нестерова на оптимистический лад.
В понедельник, объехав на черной кавказской
— Чем могу служить, милостивый государь? — тотчас спросил он, поднявшись из-за стола. — Если не ошибаюсь, передо мной вже частный поверенный господин Нестеров?
— Откуда вы меня знаете?
— Ха! Откуда я его знаю! Вы спрашиваете, откуда я вас вже знаю? Вы лучше спросите у меня, кого я не знаю? Ви, молодой человек, совсем недавно вели защиту обманутых арбакешей, так кажется? Ну, так мы вже поместили информацию об этом! Ви знаете, — еще дружелюбнее заговорил он, и, выйдя из-за стола, положил руку на плечо Нестерову. — Откровенно говоря, я сам находился в зале суда и слышал вашу речь. Я тогда сказал себе: «Да это вже асхабадский Цицерон! Цицерон нового века!» Если бы взяли на себя отдел судебной хроники, господин Нестеров, ваш слуга, честный, воспитанный еврей Любимский был бы вже счастлив! Что ви скажете по этому поводу?
Ошарашенный потоком слов и сбитый с толку неожиданным предложением сотрудничать в газете, Нестеров решил было, что господин редактор ошибается: принял его за кого-то другого. Но все было верно: и фамилия, и звание, и даже упоминания о первой, хорошо проведенной защите бедняков-амбалов — все совпадало.
— Вы знаете, господин Любимский, — освоившись, заговорил Нестеров. — Я, пожалуй, подумаю над вашим предложением. Мне ведь никогда не приходилось писать, и потом я занят судебными делами… Просьб, прошений, петиций очень много… Время такое, что… Вот и вчера обратились ко мне кизыларватцы с просьбой, по возможности, помочь им. У них, кажется, забастовка…
— Я уже слышал! — с готовностью отозвался Любимский. — Сегодня мы даем заметку о выезде генерала Ульянина в Кизыл-Арват.
— Но мне железнодорожники передали копию петиции.
— Где эта петиция? — с любопытством встрепенулся Любимский, словно ждал её.
— Да вот ока, здесь. — Нестеров достал из бокового кармана кожанки свернутые листки и подал редактору.
Любимский мгновенно развернул их, бегло и как-то жадно прочитал и прокричал, толкнув дверь:
— Дора Аверьяновна!
Вскоре появилась та самая машинистка, которая сидела за «Ремингтоном», и взяла листки у редактора.
— В номер? — спросила, удаляясь.
— В номер, — твердо произнес он и добавил: — Что творится, что творится на свете! Бастуют железнодорожники, бастуют хлебопеки и печатники. Даже фармацевты бастуют. Вы представляете что это такое? Я вам скажу, господин Нестеров, так: если вже забастовали евреи, то что-нибудь случится!
— Что со Стабровским? — перебил его Нестеров. — Вам известно что-нибудь.