Огненная арена
Шрифт:
Галия на мгновенье притихла, испугавшись свекрови, и вновь слезы покатились по щекам.
В середине апреля Черкезхан по долгу службы подался на земли Мургаба и Теджена. Собирался он там пробыть с месяц, а то и больше. Женщины напекли ему в дорогу всевозможных лакомств. Со двора провожали тоже всем скопом:
— Пусть пропадут все враги ак-падишаха, — приговаривала Нартач-ханым. — Да будет легкой твоя дорога, Черкезхан…
Недовольный Черкез, бросив прощальный взгляд на Рааби, залез в ландо. Каюм-хан
Галия за всей этой церемонией прощания смотрела в щелку, чуть-чуть приоткрыв дверь. Когда мужчины уехали, оставив женщин одних, она отворила дверь настежь и принялась собираться на службу. Она нарочно надела сегодня самое дорогое платье и лакированные туфельки. И прическу уложила как-то особенно. И свежую синюю мушку посадила на щечку. Со двора выходила мелкими шажками, приподняв руки и оттопырив пальчики, словно жена японского императора. Нартач-ханым, конечно же, не упустила случая бросить ей в след:
— Бесстыдница! Муж еще на шайтан-арбу не успел сесть, а она уже развратничает!
Галия не удостоила свекровь вниманием…
На следующее утро она, также нарядившись, отправилась на службу. На этот раз ее молчаливо провожали
Аман и Ратх глядя из окна своей комнаты Рагх со вздохом сказал:
— Жалко мне ее. Она очень красивая… Не понимаю, чего хорошего нашел Черкез в Рааби…
— Да, Ратх, ты прав, — согласился Аман. — Красивее Галии я еще не видел женщин. И будь она моей, ч никогда бы не променял ее на эту костлявую дочь ишана.
— Зря Черкез злится, ничего особенного она в цирке и не сказала, — продолжал Ратх.
— Черкез копается в своём счастье, как жук в навозе, — опять поддержал брата Аман. — И все потому, что он — самый старший из нас. Старшему все: и офицер он, и две жены у него, а у среднего и младшего — ничего…
Галия между тем, идя по Офицерской к площади, любовалась распустившимися деревьями, белым цветом акаций, радовалась теплому вешнему дню.
В редакции, как всегда, ее первой встретила машинистка Дора и принялась нашептывать, как хорошо они с Паполосом провели вчера вечер. Галия рассеянно слушала ее.
Последним, как всегда, пожаловал Зиновий Кац. Изогнувшись, он поцеловал ручку Галие, попросил разрешения сесть рядом и сказал устало:
— Всю ночь сегодня мучился над двумя строчками… Понимаете, Галечка, у меня отпала охота рифмовать.
— Ну и слава богу, — обрадовалась Галия. — Вы посмотрите, какое сегодня утро! Просто чудо! Так и гуляла бы весь день по городу!
— Галечка, а если я вам предложу пойти сегодня в ресторан «Гранд-Отель?»
— Вы с ума сошли, Зиновий! Вы забыли, что я за «мужем. Увидит кто-нибудь из знакомых Черкеза я тогда…
— Что тогда, Галечка? Муж убьет вас?
— Может быть, и не убьет, но со двора Каюмовых я уже никогда не выйду. Он запретит мне ходить на службу, запретит ходить по улицам.
— Галечка, добрая душа, а если мы заберемся о вами куда-нибудь подальше?
такие малюсенькие комнатки для клиентов, что никто и не увидит.
— Ох, Зиновий, вы решили погубить меня.
— Ну, хорошо, хорошо, не стану настаивать. Может, почитать стихи?
— Не надо, Зиновий… А что, эта гостиница «Оман» — она действительно на окраине?
— Да, Галечка, да… И потом… Вы же должны понимать, что я ни в коем случае не заинтересован, чтобы вас кто-нибудь увидел из знакомых.
Во второй половине дня, часа за два до окончания служебного времени, Галия пересекла многолюдную площадь Русского базара и вышла на Козелковскую, Зиновий Кац следовал за ней, приотстав немного. Только за Козелковской, где вовсе не было прохожих, он догнал ее, и вскоре они вошли в серо-синий дом, из которого доносились звуки зурны. Во дворе, на тахте, они увидели десятка два мусульман из купеческого сословия: скорее всего это были приезжие торгаши из Персии. Другая группа пирующих сидела на айване. Здесь были люди помоложе, и среди мужчин виднелись и женские головки. Не заходя на айван, Зиновий увлек Галию по широкой мраморной лестнице на второй этаж, в роскошный зал, предназначенный для самой богатой публики. В зале стояло несколько низких, восточного типа, столиков и рядом, по обеим сторонам, вдоль стенок тянулись перегородки, обтянутые блестящей парчой. За ними слышались голоса.
К Кацу сразу подскочил официант в черных брюках и белой сорочке с бантиком.
— Добрый день, господин, — произнес он вежливо. — Давно у нас не были. Позвольте вас проводить в кабину?
— Да, будьте так любезны…
Они ступили за перегородку и оказались в маленькой кабине, в которой стоял столик, два кресла и кушетка. На столе, прикрытая наполовину салфеткой, поблёскивала бутылка шампанского. Тут же сверкали хрустальные бокалы и рюмки. Официант подал меню.
— Будьте добры, откройте нам пока шампанское, — попросил Кац и улыбнулся Галие. — Я так устал и захотел пить, просто ужасно. Позвольте, я вам тоже налью?
— Ой, Зиновий, Зиновий, куда вы меня привели? — испуганно и отрешенно, как человек, готовый на все, проговорила Галия.
— Галечка, милая… Живем только раз… И неизвестно, что нас ждет впереди. Стачки, забастовки, революции… Как это пошло. Прошу вас, милая. — Он дотронулся до ее бокала и выпил. — Пейте, Галечка. Сейчас придет лакей и мы попросим… Чтобы вы хотели заказать?
Тут он услышал шаги, и, оторвав взгляд от меню, увидел перед собой незнакомого человека. Галия сидела спиной к вошедшему и, не зная, кто он, продолжала говорить:
— Паюсной икорки возьмите… Кебаб, разумеется…
— Значит, кебабу захотелось, ханум? — насмешливо спросили за ее спиной и, повернувшись, она увидела Амана.
— Аман?! Боже мой, Аман… Как вы сюда попали?
— Это мое любимое место, ханум, — ответил он нагло. — А вот как вы оказались здесь, да еще с мужчиной?