Огненная арена
Шрифт:
В толпе слышались возмущенные голоса:
— Ай, один вонючий козёл всё стадо портит!
— Убивать надо предателей!
— Ара, э, кто такой Мартыненко?
— Да сбежал давно куда-то, в Россию, что ли!
Толпа еще больше увеличилась и оживилась, когда после занятий к офицерскому клубу пришли гимназистки-старшеклассницы. Среди них были Аризель и Тамара Красовская. Барышни посуетились, порасспрашивали о ходе суда, затем, оттеснив армян, выстроились у входа и принялись скандировать:
—
— Сво-бо-ду заключенным!
— Сво-бо-ду всем!
Из зала вышел редактор газеты «Асхабад». Несколько армян сразу кинулись к нему. Любимский, в белой шапочке-панамке и белой рубашке, остановился на крыльце, вытер пот с лица.
— Что вже вы хотите от меня? — спросил устало. — Если вы хотите самую суть, то я скажу! Они ведут себя, как настоящие герои!
— Душа любезни, только не темни, — сказал один из армян. — Скажи, душа любезни, сколько дадут, а?
— Я вже разве пророк? — бойко отвечал редактор. — Сколько дадут — все им достанется. Вы, вже, молодой человек, не станете с ними делить их срок?
Армяне засмеялись. И ещё больше пришли в волнение, когда из зала вышел священник Гайк.
— Дорогой отец, ну что там, есть какая-нибудь надежда?
— Тот не живет, кто не надеется, — отозвался он важно. — С участием господа бога все образуется.
Солнце уже клонилось к закату, когда, наконец, был вынесен приговор:
«…Признавая дворянина Людвига Людвигова Стабровского, крестьянина селения Керкендкс, Шемахинского уезда, Аршака Михайлова Хачиянца и тифлисского мещанина Ивана Андреева Егорова виновными в преступлении, предусмотренном 129 статьей Уголовного уложения, заключить в крепость: Стабровского на два с половиной года, а Хачиянца и Егорова на два года каждого….
Дворянку Ксению Петровну Стабровскую как по этому обвинению, так и по обвинению в распространении противоправительственных прокламаций, признавая невиновной, считать по суду оправданной».
Приговор вызвал разноречивые толки. Тот, кто не сомневался, что группе Стабровского предстоит отправиться в дальний сибирский этап на каторгу, пришли В восторг:
— А, ерунда! — разносились голоса. — Два года отсидеть можно!
— Что такое два года?
Те, кто знал, сколько средств затратили эсдеки на спасение своего товарища, пришли в возмущение.
— Взяточники и обиралы! — неслось из толпы.
— Чтоб вам подавиться этими деньгами!
— Господин Любимский, душа любезни, напиши в газете, скажи сколько им заплатили!
— Что вже вы раньше думали? — спросил редактор. — Вы думали за какие-то шесть-семь тысяч они получат полную свободу? Тогда вы плохо знаете цену сибирской каторге!
Толпа постепенно рассредоточилась. Остались
Осужденных держали в зале до тех пор, пока не появилась повозка с черным кузовом, запряженная двумя дюжими лошадями. Остановилась она у самого подъезда. Людвига вывели конвоиры, — сначала Асриянц, а потом и Тамара крикнули ему, чтобы бодрился и не падал духом. Он попытался оглянуться, но полицейский толкнул его в спину. Аршак Хачиянц улыбнулся через силу, поднял руку и показал два пальца, что значило — получил два года. Егоров залез в кузов, не оглядываясь по сторонам. Ксения, оправданная судом, казалось, была не рада свободе. Она не могла осознать, как будет жить без Людвига. И на приветствие Тамары сухо ответила:
— Что же ты раньше не могла навестить?
— Ксана, милая, я пыталась много раз! Пыталась, понимаешь?!
— Ладно уж… Я завтра приду домой, — устало сказала Ксения и, увидев радостно улыбающегося Асриян-ца, попросила: — Арам, если сможешь, приезжай на фаэтоне.
— Какой может быть разговор, Ксана!
Тут она скрылась в фургоне. Конвоир затворил дверь и повозка двинулась в сторону тюрьмы.
На следующий день, в одиннадцать утра, когда Ксения вышла из тюремных ворот, фаэтон стоял на обочине. Тамара взяла под руку Стабровскую и словно больную повела к коляске.
— Боже, как голова кружится, — говорила та. — Я вчера вообще думала свалюсь с ног. Но что — я? Что — я? — тут же забеспокоилась она. — Людвига надо спасать! У него — чахотка… Открытая форма.
— Ксения Петровна, разрешите, я помогу вам сесть, — предложил Арам.
— Будь любезен. Признаться, я думала, что вы о нас совсем забыли. За четыре месяца ни одного свидания, ни одной передачи.
— Ксения Петровна, знали бы вы сколько мы хлопотали! — сказал Асриянц.
— Поверь мне, Ксана, я раз десять пыталась пробиться к тюремному окошку — и все тщетно.
Пока они вели разговор, фаэтон пересек железную дорогу и выехал на Гоголевскую. Тут, как только приблизились к Куропаткинскому проспекту, из армянской церкви вышли монахи. Священник Гайк подошел к остановившемуся фаэтону, слегка поклонился Стабровской и осенил ее крестом:
— Дочь моя, я сделал все возможное, чтобы уберечь вас от сибирской каторги.
— Спасибо, батюшка, — признательно произнесла Ксения и на глазах у нее заблестели слезы. — Спасибо… Да только поможет ли? Ведь у него — открытая форма.