Огненная арена
Шрифт:
Злость, невыразимая жажда мести захватили его. Он шел и не замечал ничего вокруг. Руки его то опускались в карманы пиджака, то взлетали к лицу. Он делал непроизвольные движения, и только мозг чеканил убийственно четко: «Месть… Только месть, иначе мы все погибнем, не поднявшись до настоящей борьбы!»
Нестеров вышел на Базарную. Некоторое время прохаживался у остановки, дожидаясь дилижанса. Наконец, коляска, запряженная шестеркой лошадей, подкатила. Он сел и вскоре был у вокзала, а через полчаса на квартире Вахнина.
— Здравствуй, Вячеслав.
—
— Бери карандаш и бумагу, продиктую.
Вахнин вырвал из тетради лист:
— Говори, только спокойнее. Впервые тебя таким вижу.
— Пиши, Слава.
Граждане! Вновь арестованы в Асхабаде два человека за распространение нелегальной литературы.
Вахнин начал писать, а Нестеров, думая над следующей фразой, заходил по комнате.
— Говори, что дальше, — попросил Вахнин. — Кого арестовали?
— Гнчакистов арестовали, — быстро отозвался Иван Николаевич и начал диктовать дальше — Эти аресты ни на минуту не смогут ослабить нашу деятельность в Асхабаде: наш комитет и типография вполне неприкосновенны!
— Опять ты.
— Пиши дальше. Полицейским ищейкам, к величайшей их досаде, не удастся напасть на след.
— Ну и сказанул! — засмеялся Вахнин. — Да у меня вся типография в двух ящиках помещается!
— Пусть думают, что у нас станки… Пусть ищут станки! Пиши дальше. Ни гнусным доносам, ни ночным вторжениям в чужие дома, ни арестам, ни тюрьмам не прервать наше дело. Социал-демократия опирается на рабочую массу, на место павших борцов встают новые.
— Опять по доносу арестованы? — прервал Вахнин.
— Пиши… Арест был вызван гнусным доносом ученика местной мужской гимназии Ветлицкого.
— Сыночек банковского чиновника, — вставил Вахнин.
— Ты знаешь его?
— Увижу — узнаю…
— Вот и прекрасно. Пиши… Счастливый юноша! Не мудрствуя лукаво, во столь юных летах он понял всю проблему нашей современной жизни, он понял, что для карьеры, для получения чинов ли орденов в будущем нужны не образованность и честность, а продажность и шпионство.
— Слушай, Иван, да ведь попечители гимназии образовали целую шпионскую сеть! Ты же знаешь. Бело-усова надо бы…
— Этого уберёшь, на его место такой же сядет, если не хуже. А гимназистов, надевших предательские мундиры, мы проучим… Проучим так, чтобы страх каждого по пятам преследовал!
Окончив писать, Вахнин поднялся из-за стола:
— Сегодня набрать?
— В крайнем случае, завтра. Надо поскорее отрезвить помутившееся сознание некоторым господам. Зайдешь к Васе Шелапутову, скажешь, чтобы приготовился К делу. Думаю, без него не обойтись…
Не откладывая, Нестеров заглянул в цирк к Романчи и Ратху.
— Здравствуйте, друзья. Как поживаете?
— Порядок, — отвечал Романчи. — Готовимся к закрытию сезона. Еще два-три представления, и — ауффидерзейн, до самой осени.
— Два-три представления, говоришь? — задумался Нестеров и посмотрел на Ратха. — У тебя карета на ходу? Сможешь меня вечерком покатать?
Ратх
— Сегодня? — уточнил Ратх.
— Завтра… Твой старший брат уже вернулся из поездки?
— Нет еще… Скоро приедет.
— А среднему не потребуется ландо?
— Ай, зачем ему? У него совсем другие мысли!
— Тогда, значит, завтра я буду здесь, — сказал Нестеров и распрощался.
На другой вечер, когда Ратх откатался на арене и вышел на улицу, то увидел возле своего ландо здоровенного полицейского и двух армян. Нестеров еще в антракте предупредил Ратха, что на дело поедут трое — один среди них в полицейской робе, так что пусть это парня не смущает. Сейчас Ратх лишь подал знак, чтобы садились, а сам залез на козлы и тронул лошадей. По наказу Нестерова, Ратх должен был остановить ландо на Козелковской, возле двора клуба велосипедистов. Так он и сделал. И как только лошади остановились, «полицейский» — это был Шелапутов, вылез из ландо и скрылся в темноте, где стояли дома банковских чиновников. Его не было долго, и Ратх забоялся, как бы кто-нибудь не узнал коляску арчина. Но беспокоился напрасно: на этой глухой улице, ночью, хозеява даже в собственные дворы боялись выходить. «Полицейский» вернулся с каким-то гимназистом (это был Ветлиц-кий), открыл дверцу, толкнул парня в ландо, и сел сам.
— Поехали! — махнул рукой.
Ратх стегнул лошадей, выехал на Пушкинскую и повернул налево. Затем он погнал коней по Гауданской дороге в сторону гор, которые зияли в ночи черными громадами…
Штабс-капитан Каюмов возвратился из поездки в конце июня. Два с лишним месяца разъезжал по мургабским и тедженским селам, меняя купе вагона на седло, а седло на арбу. Наконец, заночевав в последний раз в Баба-Дурмазе, знойным днем слез с повозки на кривой улочке возле родного дома.
Жара стояла невыносимая. На каюмовском подворье — ни души. Все попрятались от солнца: кто в кибитке, кто в беседке под виноградными лозами. Аман спал в комнате на полу. Ратх, услышав радостное повизгивание собаки, посмотрел в окно и увидел Черкеза. Он шел к своему дому по аллейке, неся чемодан и шинель. Белый китель на нем был расстегнут и грязен. Сам, загоревший до смуглоты, и похудел заметно: скулы обтянуты, нос заострился, глаза усталые.
— Аман, вставай! — толкнул Ратх брата. — Вставай, Черкез приехал.
— А! Что? Кто приехал? Черкез? Ой, аллах, наступил все-таки этот черный день.
— Держись спокойнее, смотри не выдай себя, — предупредил Ратх.
— Постараемся… Пойдем, встретим.
Выйдя во двор, Ратх окликнул старшего брата и первым поспешил к нему. Аман замешкался. Переборов страх, закричал в глубину двора, где на кошме сидели женщины:
— Эй, Нартач-ханым! Рааби, молодой хан приехал, встречайте!
И сам направился к веранде, где Черкез уже умывался под рукомойником.