Огненная лилия

Айнгорн Алекс А.

— Я не согласна, — возразила Онор с набитым ртом. — Пусть все остается как есть. Рецепт идеален.

Важенка смущенно глядела в пол, не вмешиваясь в разговор, но розовея от комплимента. Онор все никак не могла понять ее статуса в этом доме. Она вела себя смирно и кротко, как служанка, и не успела Онор доесть, как она собрала грязную посуду и умчалась в кухню. Впрочем, скорее всего, решила Онор, она была женой Кантадьера, а вела себя так, как по ее разумению положено вести себя жене — заботиться о господине и молчать.

Первые дни в доме Кантадьера Онор потратила на попытки подольститься к Важенке, не потому что молодая индианка была ей нужна, а скорее из некой солидарности. Ей не нравилось, что на хрупкие плечи индианки пала необходимость вести дом без единого помощника. Супруг лишь

гонял ее с поручениями: то набить ему трубку, то подогреть воды, то принести плед.

Завоевать расположение индианки оказалось несложно. Она рассказала ей свою историю, и Важенка прониклась к ней доверием. Онор-Мари больше не была для нее чужой белой женщиной, она была женой вождя гуронов, человека безусловно уважаемого и благородного, тем более, что Зоркий Орел признал в нем друга. Сама Онор в грустью убеждалась, что Важенка, вырванная с корнем из родной почвы, только безвременно зачахнет в доме Кантадьера. Какой-нибудь Зоркий Орел был бы ей гораздо лучшим мужем. «Вот так же странно и чужеродно выгляжу я в вигваме Волка,» — печально думала Онор, наблюдая за ней. Как чернильная клякса на картине, просто не так, не к месту и не ко времени.

С Кантадьером все было сложнее. Он был сама галантность и гостеприимство, это так. Но вскоре она обнаружила, что за ним водятся другие грешки. Он пил. Пил не запойно, до бесчувствия, но постоянно, доводя себя до тупого полузабытья, когда он мог еще сам отыскать дорогу в свою спальню, но с трудом соображал, что за женщина ждет его там. В один из вечеров Онор довелось присутствовать при первой стадии его сражения с собственным организмом. Он выпил только полбутылки, и заметив Онор, которая хотела незаметно проскользнуть в свою комнату мимо него, удержал ее и усадил в кресло, сунув в руки рюмку. Он был еще вполне вменяем, но отказ разделить с ним удовольствие выпить уже мог воспринять как оскорбление. Онор села напротив него, чуть пригубив вино и рассеянно разглядывая его на свет. Кантадьер развалился на кресле, вытянув ноги и пристроив их на соседний стул. Очередная рюмка исчезла в его горле, не встретив ни малейшего препятствия.

— Вам нравится у меня? — вдруг спросил он.

— Безусловно, — осторожно ответила Онор. — У вас очень уютный дом и очаровательная жена.

— Соланж? Соланж — прелесть, — он ухмыльнулся.

— Вы по-настоящему женаты на ней? — спросила Онор. — Вы обвенчаны в церкви?

Кантадьер расхохотался, расплескав очередную рюмку и вытирая облитый живот рукавом.

— Ну вы скажете! Еще чего, венчаться с индианкой! Зачем это мне! Она и так получила все, о чем могла только мечтать.

Онор было неприятно это слышать, и ее настороженность перешла в стойкую антипатию к этому человеку.

— Я думала, если кто-то наперекор общественному мнению женится на индианке, то, уж по крайней мере, по любви.

— Вздор! — он влил в себя новую порцию вина. — Мне любить ее? Она миленькая, но не настолько.

— Зачем же тогда? Вы разлучили ее с привычной жизнью, забрали из родного дома. Зачем?

— Зачем? — переспросил он, ухмыляясь. Его лицо покраснело и противно заблестело — он был пьян. — Зачем, спрашиваете вы. Слушайте же, Онор. Два года назад я приехал в эту чертову страну, чтобы разбогатеть. Я знал, что буду богат, знал и все тут. Но не знал, как это произойдет. Я путешествовал, объездил вдоль и поперек все эти земли, познакомился с индейцами. Это было мирное непуганое племя, и оно приняло меня как родного. Их ничуть не смутило, что я белый. Они жили себе у подножья гор, защищенные с трех сторон, и не знали, что белые их враги. Эта весть еще как-то не дошла до них. Я пожил с ними, и однажды, копая вместе с ними какие-то съедобные коренья, я вырыл вместе с песком желтый самородок, золотой самородок. Я уж понимаю в таких вещах. Короче, ясно было, что мое богатство нашло меня. Я стал думать, как согнать этих проклятых дикарей с их чудесной земли. Земли, где таились такие сокровища. Я не мог в открытую перекопать всю их деревню. Меньше всего мне хотелось что-то им объяснять.

Нет, еще меньше, чем объяснять, мне хотелось с кем-то делиться. Я хотел, чтоб они просто ушли и жили где-нибудь в другом месте. Но они такие упрямые. Никакие мои хитрости не сбили

их с пути. Они цеплялись за свои драгоценные земли, и никуда не хотели идти. Я рисовал им перспективы, соблазнившие бы любого. А они уперлись. Тогда я шепнул пару слов кому следует. Война была в самом разгаре, и мои друзья только и успели сказать «спасибо» за то, что я навел их эту деревню. Оказывается, о ней никто и не знал. Через два дня уцелевшие дикари рыскали по лесу, как дикие звери, а от их деревни осталось пепелище. Я прибыл туда, довольный собой, с киркой и лопатой. И что же? Они вернулись. Я не верил своим глазам. Вместо трех сотен пришли три десятка, три десятка крепких здоровых мужиков, с которыми я не собирался драться. Они намерены были жить на своем любимом месте и не думали никуда уходить. Естественно, они заподозрили меня. Не полные же они дураки. Я отбрыкивался, как мог. Но, ясное дело, когда человек внезапно исчезает, а вместо него появляется полк солдат, а потом возвращается на очищенное место — это более чем странно. Я сказал им, что должен был испросил совета у своего бога. И теперь вернулся просить руки дочери вождя Важенки, которая осталась жива и невредима. Они поверили мне. Важенка была самой завидной невестой в их племени, и они ничуть не удивились. Черт их знает почему, но они отдали мне Важенку. Кто их знает, может решили, что это судьба, а может, что связь с белыми в будущем защитит их от истребления, не знаю. Я пожил с ними для отвода глаз, а потом забрал Важенку и ушел от них. Не хватало мне прожить жизнь в вигваме.

— И больше вы не пытались согнать это племя с их земли?

— Нет. К слову, после женитьбы на Важенке я-таки порылся в их песке.

Потихоньку, под разными предлогами. И ни черта, даже обидно. Никакого золота. Может, где там и залегает жила, но или очень глубоко, или вообще в стороне. Я, по крайней мере, ее не нашел.

— Но вы, как будто, не бедны?

— А, это… Пара удачных спекуляций. К тому золоту не имеет никакого отношения.

— Вы настоящий негодяй, — признала Онор. Он был уже так пьян, что не оскорбился.

— Да вы еще не видели настоящих негодяев, Онор. Я мог выкинуть ее на свалку. Любой бы вышвырнул ее вон. А я держу слово. Я взял ее в жены, не важно при каких обстоятельствах, и теперь она проживет всю жизнь со мной, до самой смерти. Даже если я женюсь… как вы сказали, по-настоящему? Даже если я женюсь по-настоящему, на белой женщине, я не выгоню ее вон. Это мое искупление.

Он был горд собой, как святой апостол, и Онор охватило неодолимое отвращение к нему. Она молча поднялась и, не говоря ни слова, ушла к себе.

Он ухмыльнулся ей вслед, насмешливо и презрительно одновременно. Затем потряс пустой бутылкой над бокалом, получил последние несколько капель, допил и мрачно уставился на ковер под ногами, заляпанный многочисленными пятнами от вина.

Онор не суждено было найти хоть немного покоя. Даже такое безопасное место, каким казался дом Кантадьера, для нее не стало убежищем надолго.

Судьба распорядилась по-другому.

В то утро Онор скучая слонялась по дому. Важенка с ужасом восприняла ее предложение помочь по хозяйству, заявив, что Онор гостья и негоже привлекать ее к работе. Делать было нечего, и Онор одиноко грустила у окна. Она не мечтала, не строила планов, просто с печалью в сердце смотрела вдаль. Кантадьер в дурном настроении сидел в гостиной, у него трещала голова после вечерней попойки, и он был угрюм и неразговорчив.

Важенка отправилась в погреб прибраться. День походил на любой другой из тех, что Онор провела в их доме. Онор первая заметила странное скопление людей, направлявшихся к их дому. Сначала она не обратила на них особого внимания, но потом, когда они подошли поближе, она удивилась их костюмам, похожим на длинные плащи с капюшонами. Казалось, они хотели остаться неузнанными. Настал момент, когда она поняла — они не пройдут мимо. И сразу услышала настойчивый стук во входную дверь. Заскрипели половицы — Кантадьер лично пошел отпереть гостям дверь. Онор с нехорошим предчувствием метнулась к лестнице, надеясь предупредить его, но вовремя отпрянула, скорчившись в уголке. Было поздно предупреждать, странные гости уже были на пороге. Высокий голос из-под капюшона заявил: